Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Таким образом, соотношение «мужского» и «женского» в настоящей статье анализируется с опорой на представление о творчестве Куприна как «русской версии» европейского проекта «золаизма» и как о продукте эпохи модерна, который «сексуализирует человека и всю сферу человеческих отношений, делая его заложником „основного инстинкта“»[530]. Под «золаизмом» я буду понимать здесь совокупность идей, возникших в русском литературном дискурсе под влиянием теории Э. Золя, с которой в России знакомились в 1870-х годах «из первых рук» благодаря публикациям в «Вестнике Европы» «Парижских писем» Золя (составивших затем его книги «Романисты-натуралисты», «Литературные документы» и «Экспериментальный роман»). Эта уникальная ситуация, по словам В. Б. Катаева, «тамиздата XIX века», «когда столица России внезапно стала местом, откуда провозглашалось последнее слово европейской эстетики»[531], серьезно повлияла на новое поколение русских писателей, в числе которых оказался и Куприн.

Остановлюсь на интеллектуальной атмосфере, которая во многом могла определить взгляды Куприна на «мужское» и «женское». Конец первого десятилетия ХХ века, ознаменованный взлетом творческой активности писателя, — время, когда «половой вопрос» стоит особенно остро. Это время «эротических бестселлеров» (рассказы Л. Н. Андреева, роман М. П. Арцыбашева «Санин», произведения Ф. Сологуба), ослабления цензуры (в 1905 году), появления понятия «порнографическая литература»[532] и дискуссии по ее поводу в критике[533], в ходе которой многие ее участники апеллировали к французской словесности[534]. В этом контексте современники воспринимали прозу Куприна: А. Г. Горнфельд пишет о «трагической серьезности» вопросов пола[535], а именно в этой тональности писатель и изображает «вечный поединок» «мужского» и «женского». Горнфельду вторит П. М. Пильский, автор публичных лекций о «половой литературе» и книги «Проблемы пола, половые авторы и половой герой», в которой он называет Куприна в числе авторов, умеющих разрабатывать рискованные вопросы пола, не прибегая к «половой провокации»[536].

Примечательно, что в полемике по поводу «полового вопроса» в литературе критики аргументируют свои мнения новейшими научными изысканиями в области физиологии[537]. Во многих критических отзывах о современной беллетристике встречаем поразительную осведомленность их авторов о естественно-научных теориях — от Дарвина до Мечникова, а также постоянные отсылки к труду М. Нордау «Вырождение»[538]. Актуализация в русской литературе рубежа веков линии натурализма также свидетельствует о тенденции к совмещению художественного и научного дискурсов. Пильский в упомянутой книге, констатируя завершение «полового года» (т. е. 1909-го, для Куприна — времени начала работы над «Ямой»), называл две книги, оставшиеся от него русскому читателю — «Половой вопрос» швейцарского психотерапевта и невропатолога Августа Фореля и «Пол и характер» молодого венского интеллектуала Отто Вейнингера. По поводу второй из них отсылаем к статье Е. Берштейна, который приводит убедительные доказательства популярности и влиятельности этого труда, а также его роли в формировании многих идей сексуальности в символистских кругах и в культуре модерна в целом[539]. С вейнингерианством Куприна роднит абсолютизация роли пола в жизни человека — в то же время едва ли писателю было близко представление о превосходстве женщины над мужчиной в том, что касается чувственности, не говоря уже о мизогинии.

На русском языке книга Фореля впервые была опубликована в 1906 году, а в 1909 году она вышла еще двумя изданиями в разных переводах (с предисловиями академика В. М. Бехтерева и доктора медицины В. А. Поссе) и стала для русского образованного читателя «ликбезом» по основам современной сексопатологии, повлияв на формирование основных векторов дискуссии о поле. Помимо «искусственного культивирования мужского Libido sexualis», швейцарец указывает на еще одну причину повышенной сексуальности современной ему эпохи — жажду наживы, эксплуатирующую половое возбуждение[540]. В качестве главных средств его искусственного «подстегивания» невропатолог, помимо собственно порнографических изображений, называет алкоголь и «порнографические романы», а современное искусство прямо обвиняет в том, что оно «часто становится грандиозным вспомогательным средством возбуждения эротизма ‹…› союзником порнографии» (выделено автором. — Г. Б.)[541]. Все перечисленное присутствует, как я покажу дальше, в «Яме» Куприна. Комментаторы этой повести также отмечают перекличку мыслей одного из ее главных героев, Платонова, с идеями, которые в 1908–1909 годах активно высказывались в статьях о проституции, в частности в работах врача П. Е. Обозненко, считавшего, что торговля женщинами порождена не только экономическими причинами, но и самой «природой человека»[542].