Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Эта же аудитория (читательницы женских журналов) составила киноаудиторию сценаристки Мар. Статус сценариста, а тем более сценаристки, в дореволюционное время никак не гарантировал известность и вхождение в канон, так как имена сценаристов редко печатались на афишах и практически никогда не упоминались в рецензиях на картины. Однако случай с Мар является показательным исключением, поскольку ее имя на киноплакате становилось сигналом для ее читателей и читательниц посетить кинематограф. Отзывы Мар на картины по ее сценариям сложно назвать положительными:

В московских, петроградских и провинциальных кинематографах различных фирм идут сценарии, подписанные моим именем. Я имела счастье видеть на экране семь (!) таких сценариев. Семь раз это было позорное зрелище. Кинематограф ставит мою фамилию, но он забывает ставить мой сценарий[559].

Тем не менее она продолжила работу и стала автором тринадцати фильмов, выпущенных с 1914 по 1918 год[560]. «Что же делать? Вы ведь знаете… комната, стол. За квартиру отдай, а ботики на зиму не куплены», — вспоминала близкая подруга Мар Лидия Писсаржевская слова писательницы[561].

Таким образом, во многом именно необходимость регулярно зарабатывать на жизнь сделала Мар одной из ярких беллетристок 1910-х годов и одной из самых плодовитых сценаристок в истории раннего русского кино. Публикуясь в прессе и работая над сценариями, Мар успешно действовала в поле развлекательной литературы, поэтому исследователи рассматривали ее творчество в контексте массовой культуры, а саму Мар при этом считали феминисткой[562].

И. И. Юкина различает два дискурса дореволюционной прессы: официальный и неофициальный. В официальном исследовательница отмечает мизогинные тенденции, берущие начало в философии А. Шопенгауэра, Ф. Ницше и О. Вейнингера, воспринятые русскими символистами, а в неофициальном — феминистские, в основном отраженные в женской журнальной культуре и в женской литературе. Юкина ставит Анну Мар в ряд беллетристок:

Тема бытования женщин в косной среде, их стремление вырваться из атмосферы женской вторичности, фальшивой морали поднимали такие популярные в свое время писательницы, как О. А. Шапир, А. А. Вербицкая, Л. Лашева, А. Марр , В. Микулич, Т. Л. Щепкина-Куперник, Н. Лухманова, М. А. Лохвицкая (в поэзии) и многие другие, окрещенные позднее бытоописательницами и вычеркнутые из официального литературного (мужского) канона[563].

Однако сама женская пресса не была однородной. «Черновик» главного романа Мар — повесть «Платоническая любовь» — печатался в журнале «Женская жизнь», который, по наблюдению О. А. Симоновой, являлся «умеренно феминистским»[564]. Так, наряду с феминистскими статьями о женщинах в «Женской жизни» печатались и заметки последователей Вейнингера. Амбивалентность во взглядах на женщину в дореволюционных женских журналах отмечала и Дж. Г. Харрис: с одной стороны, такие журналы — «отражение наиболее типичных и традиционных женских ценностей, привычек, надежд», а с другой — их можно рассматривать «как трибуну для выражения непосредственных забот женщин и зарождения новых женских и современных феминистских идей»[565].

Если мы говорим о гендерной поэтике модернистской культуры и о женской субъектности в ней, мы имеем дело с определенными законами этого поля, так как неизбежным остается факт присутствия в нем подавляющего маскулинного взгляда на женский субъект. К. Эконен показала, как женщины-авторы (Н. И. Петровская, З. Н. Гиппиус, Л. Н. Вилькина, П. С. Соловьева, Л. Д. Зиновьева-Аннибал) пользовались расшатывающими символистский дискурс стратегиями, пытаясь сконструировать собственное женское авторство путем создания целостной и независимой от мужчины женской субъектности. Эконен впервые описала гендерный порядок символизма как систему, наметив в нем две возможные траектории конструирования женской субъектности: 1) мужской путь (он же репрессивный и соответствует мужчинам-авторам), в рамках которого женщина изображается в соответствии с «типичными функциями фемининности» (жертва, утроба, муза и т. п.); 2) женский путь (он же субверсивный и соответствует женщинам-авторам), призванный скорректировать символистские представления о фемининности[566].