Женщина - половинка мужчины

Ло Цзунци — тощий, длинный, с худым и вытянутым лицом. Если бы ему можно было округлить глаза да вытянуть нос — вполне сошел бы за англичанина. В семидесятом мы вместе сидели в тюрьме, укрывались моим ватным одеялом, ели из моей миски: ему нельзя было ничего получать с воли. Время тогда словно сгустилось, смерзлось и превратилось в лед. И я ему тогда сказал, что Линь Бяо умрет злой смертью. Он спросил, почему я так думаю. Я ответил, что оснований у меня никаких, что Линь Бяо просто напоминает мне одного заключенного, которого расстреляли. Этого зека звали «лампочка на 400 ватт», он был очень похож на Линь Бяо: такой же лысый, морщинистый, с таким же подбородком. Ло тогда здорово смеялся, но сказал, что он на такие мрачные предчувствия не способен. Он каждый день говорил о своих прошлых грехах, но это вовсе не означало, что он сломлен, наоборот, я видел, что он даже гордится собой. Из многих его рассказов я узнал, что еще в сорок втором году в Янъани он уже подвергался критике. В пятьдесят седьмом был, естественно, объявлен «правым», в пятьдесят девятом — «правым оппортунистом», а в шестьдесят шестом выяснилось, что он, оказывается, был членом «капиталистического штаба Лю и Дэна[10]». Ясно, что Ло и понятия не имел, где такой штаб существует и кем он командует, чем страшно сердил ревкомовцев, которые его допрашивали. В тюрьме же все знали, что если бы не прошлые прегрешения, Ло работал бы на самых крупных постах.

Сейчас ему перевалило за пятьдесят, но он был все так же крепок.

— Ну как? Я не растолстел? — спросил он, когда слез с крыши. — Человек должен обязательно пару раз побывать в тюрьме. Первый раз полезно для здоровья. Но лишь во второй раз сможешь понять, что товарищ — это не тот, кто заседает с тобой на собраниях.

Мы прошли в комнату и сели на диван, который он смастерил сам.

— Видишь ли, — начал я, — у меня такое чувство, что наша трагедия разворачивается не потому, что ограничены и оборваны отношения между людьми, а потому, что порок в самой существующей системе.

— Это-то ясно. Только учти, что для перестройки системы нужно сначала перестроить как раз отношения между людьми. — Он отхлебнул чаю. — Нужно сделать так, чтобы я мог спокойно работать вместе с этой теткой — нашим партийным секретарем. Иначе говоря — ликвидировать систему, при которой я не могу принять самостоятельного решения даже насчет строительства отхожего места.

— А в теории? — Я развеселился. — Похоже, что мы проводим в жизнь вовсе не марксизм. Это какой-то дюрингизм… бухаринизм и… линьбяоизм! У Гоминьдана было «три демократических принципа», а у нас — три «изма».

— Что ты имеешь в виду? — Он сморщил нос.

— Ну, что здесь непонятного? От Дюринга — волюнтаризм, культ насилия. Теперь Бухарин. Ты ведь знаешь его точку зрения: задача физического истребления главного врага пролетариата — буржуазии — несложна. Однако буржуазная культура гораздо сильнее пролетарской, и, если ее не искоренить, она может стать причиной будущего поражения рабочих. Пролетариат поэтому должен не только завоевать и удержать политическую власть, но еще обязательно осуществить культурную революцию. И скажи мне теперь, дружище, разве наш великий вождь, когда развязал «культурную революцию», не следовал тезису, давным-давно выдвинутому Бухариным для Коминтерна? Про линьбяоизм и говорить нечего — культ личности.

— Да-а, — он довольно засмеялся. — Неудивительно, что тебя так давно заставляют играть в нашем спектакле. Я думаю, что «контрреволюционер» — для тебя еще слишком мягко.

В этот момент в комнату вошла с миской Чжу Шуцзюнь, распространяя одуряющий запах горячих пельменей.

— Ну-ка, контрики и правоуклонисты, марш за стол обедать! — Она смеялась, прищурившись. — Чжан, дорогой, ты у нас больше года не был, и я уж теперь насильно, а накормлю тебя до отвала!

Она проворно двигалась, колыхались рукава платья, открывая красивые полные руки. Появилась их дочь, поправила занавеску на двери. Комната словно по волшебству превратилась в парадный зал. Неожиданно для себя я почувствовал, что возбужден. Как давно я не вел интеллектуальных бесед. Мне доводилось лишь день за днем изливать свою душу овцам.

— Так вот насчет теории. В ней у нас полнейшая путаница. — Я сидел в самой обычной комнате, в руке у меня были палочки, и я вылавливал из миски пельмени, но чувствовал себя при этом докладчиком на солидной конференции. — Наша сегодняшняя задача — вернуться к настоящему, подлинному марксизму. Допустим, эта твоя тетка атакует тебя при помощи «Цитатника Председателя Мао», а ты спокойно отражаешь ее атаки словами Ленина. Ленин-то как раз говорил о том, что попытки уничтожить, начисто ликвидировать частную торговлю и остановить развитие капитализма — это глупость, это невежество и самоубийство. Видишь, Ленин даже частнокапиталистическую торговлю полностью не отвергал. А у вас-то спор о том, чтобы в свободное время люди могли овощи выращивать.

— Э, Ленин это когда говорил… — Ло Цзунци хмыкнул.