Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

С этого момента, несмотря на температуру и физическую слабость, мы забыли о нашей болезни. Истолкованный как унижение, этот приказ был воспринят нами исключительно как божественный подарок. Он являлся дополнением к «принц-указу» Гитлера, мерой против того, что Геббельс называл «рекламной смертью». Он вышел недостаточно рано, чтобы избавить Павла от русского фронта, но ещё своевременно, чтобы сохранить его от плена.

Чтобы приказ вступил в действие, он должен был быть утверждён местной военной комендатурой, которая находилась в окружённом городе Эгер, недалеко от Кёнигсварта.

Времени было очень мало, так как Советы приближались с востока, союзники с запада, а нам нужно было, чтобы попасть домой, пересечь всю Германию с севера на юг.

Не обращая внимания на высокую температуру, я вскочила с кровати и моментально уложила наши немногочисленные вещи. Мы не решались обнять наших хозяев из-за боязни заразить их, но мы помахали им на прощание с глубокой благодарностью и высказали им ещё раз наши предостережения – уезжать, пока это ещё было возможно.

Наши предостережения были напрасными. Когда Советы вошли в город, они разграбили дворец, а среднего сына хозяев, который остался с ними, они отправили в трудовой лагерь на три года.

Не глядя на расписание, мы сели в первый же поезд, который шёл от Людвигслуста в Берлин. Как всегда, над нашими головами раздавался рёв самолетов, но мы были одержимы лишь одной мыслью: мы едем домой.

В Берлине поезд проверил воинский патруль, – искали дезертиров. Они не могли обнаружить в нашем приказе ничего подозрительного, но зато вдруг объявили, что мне, как гражданскому лицу, нельзя ехать вместе с солдатами; поэтому мы вынуждены были расстаться, хотя все поезда были одинаково переполнены военными и гражданскими; видимо, нельзя было только ехать вместе.

Последний совет Павла был таким: «Жди меня в Праге. Я приеду вслед за тобой ночным поездом».

Итак, я поехала опять одна, как всегда, в поезде набитом пассажирами, которые почти сидели друг на друге.

Проходили бесконечные часы, мы медленно, рывками ехали на юг с постоянными остановками, часто в сопровождении рёва сирен, который доносился до нас с недалекого расстояния.

Вдруг во всём поезде воцарилась мёртвая тишина: мы въехали в Дрезден.

Каждый слышал, что Дрезден недавно жестоко разрушен. Со скоростью черепахи поезд полз по совершенно разрушенному городу, казалось бы, сметённому с лица земли. Все сгрудились у окон и с ужасом, молча, с лицами, мокрыми от слёз, смотрели на мертвый Дрезден. Ни одного дома не осталось в этом великолепном городе, в этой несравненной европейской жемчужине – ничего, кроме бесформенных огромных холмов из земли, обломков, руин или трупов!

Тут и там уходили в свинцовое небо стальные остовы бывших церквей – всё, что осталось от церковных башен, придававших ранее такой неповторимый облик городу.

В час воздушного налёта в Дрездене на пути с востока находились тысячи беженцев; сейчас не было видно ни одной живой души; повсюду возвышались подозрительно выглядевшие кучи: что это было? Повозки, лошади, трупы?

Понадобилось приблизительно полчаса, чтобы медленно проехать мимо этой картины апокалипсиса: казалось, не было здесь ничего целого, кроме рельсов, по которым мы ехали. Вероятно, налёты имели своей целью прежде всего разрушить транспорт, средства связи. Исход войны был уже всё равно предрешён. Какой же смысл могли иметь тогда эти налёты, если они даже не могли нарушить железнодорожное сообщение?

Не слышно было ни слова, ни смеха, когда мы поехали дальше в направлении на Прагу. Свинцовая, гнетущая усталость охватила всех нас.

В Праге мне удалось остановиться в гостинице «Алкрон», как раньше. Казалось, что это было последнее место, где можно было получить горячую ванну. Я сняла только жакет и юбку и полуодетая опустилась в горячую воду, так как всё, что на мне было, казалось мне невыносимо грязным. Потом я бросилась в постель, но была настолько переутомлена, что пролежала всю ночь в полубессознательном состоянии и лишь с благодарностью ощущала прохладную гладкость льняных простынь.

Когда наступило утро, я попыталась дозвониться до Мисси в Вену, так как очень беспокоилась за неё и не знала, удастся ли ей покинуть город раньше, чем придут Советы. Было известно, что налёты на Вену в последнее время усилились, и, хотя Мисси не страдала отсутствием мужества, многочисленные бомбардировки в Берлине сильно расстроили её нервы.