Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Последовали бурные дни. У нас не оставалось ни единой минуты покоя для размышлений или для того, чтобы просто присесть. Ирена Альберт, которая бежала со своей матерью в Мариенбад, тоже приехала навестить нас и была счастлива находиться среди своих boys, как она называла американцев. Её лояльность была очевидна, и она, конечно, хотела принять участие в их празднике Победы в Европе – в их V. Е. Day. Американские офицеры пригласили сердечно даже нас, но Павел вежливо отказался и вместо этого послал им шампанского.

Я пошла к нашим беженкам и предостерегла их, чтобы они запирали двери, так как предстояла солдатская попойка и тогда мало ли что могло случиться.

После ужина к нам заглянули американские офицеры. Они просто хотели с нами поболтать и пытались кое-что уяснить для себя: «Почему сначала такая ожесточённая борьба, а потом эта дружественная встреча?», «Почему ненависть к евреям?», «Как могло население ничего не знать о концентрационных лагерях?». Вопросы, вопросы.

Прошло много времени после их ухода, когда по дому раздались крики и затем звуки быстрых шагов.

Курт ворвался в комнату. «Они взломали двери к женщинам», – прохрипел он.

Я сбежала вниз к маленькой двери, которой пользовались только мы, открыла её и побежала в направлении шума. В комнате стояла женщина, прижатая к стене огромного роста американским солдатом. Его позу никак нельзя было истолковать иначе: брюки были расстёгнуты, и он был без памяти пьян. В комнату вошли плачущие дети и дрожащие женщины. Испуганная, но полная гнева, я схватила его со всей силой за плечо и закричала: «Как вы смеете врываться сюда! Убирайтесь отсюда прочь!». Он повернулся, посмотрел на меня стеклянными глазами, стоя на неуверенных ногах: «Всё в порядке, мэм, я уйду. Я не хотел ничего плохого, я уйду». И он действительно ушёл!

Его такое неожиданное отступление ошеломило нас, но было приятно узнать, что американец даже в состоянии опьянения слушается резкого тона женщины, чего было бы нелегко добиться от любой другой нации.

«Кто открыл дверь?» – спросила я. Конечно, та самая женщина, к которой он потом пристал.

На следующий день я опять поехала в Мариенбад. Капитан Маллин сказал мне, что русские через три дня возьмут здесь всё в свои руки, а чехам будет поручена охрана границы. Ошеломленная, я спросила: «А ваши части?» – «Мы покидаем эту местность. И мой вам совет: уезжайте, пока ещё можно, и не в этом кабриолете, этот buggy, он слишком бросается в глаза. Я выдам вам пропуска для всех членов семьи, кроме вашего мужа. Мне необязательно знать, что он здесь, но он должен уйти отсюда! Русские будут считать преступниками всех офицеров северной армии из-за блокады Ленинграда и всех офицеров 6-й армии – из-за Сталинграда. Его бумаги об увольнении из армии, сколь бы действительными они ни были для нас, для них, вероятно, не будут значить ровным счетом ничего!».

Имелась ли для Павла вообще какая-нибудь другая возможность? Капитан Маллин подумал ещё немного и сделал такое предложение: «Я бы мог перебросить его, одетого в военную форму, через границу в Нюрнберг. Там должен состояться суд над военными преступниками. Он будет, возможно, взят под стражу, но ведь для него будет нетрудно доказать, что он невиновен. Я с полной уверенностью могу вам сказать, что смогу переправить его через границу».

Пока я обдумывала это предложение, которое хотела бы ещё взвесить вместе с Павлом, я спросила Маллина, не разрешит ли он и людям Власова бежать?

«Как я могу распознать их?» – «Я пошлю к вам русского священника, он знает их всех», – настаивала я, лихорадочно обдумывая, кого бы я могла ещё назвать.

Он выявил готовность переправить через границу и раненых из мариенбадского госпиталя, прежде всего офицеров, которые находились в большей опасности, чем рядовые, и спешнее всего заняться беженками с вокзала.

Маллин сдержал свои обещания, но он не мог знать, что власовцы будут собраны вместе и переданы в руки Советов в Линце. Вместе с казачьими дивизиями и тысячами других они были все без разбора жестоко уничтожены. Тогда нельзя было ещё предугадать, что всех русских военнопленных ждала та же участь, что и немецких офицеров, а именно: пять, десять или двадцать лет принудительных работ в сибирских лагерях.

Новость, которую я принесла в Кёнигсварт, разорвалась, как бомба. Папа, который теперь уже в третий раз оказался перед возможностью изгнания, не потерял и на сей раз своего стоического спокойствия. Он успокоил меня, сказав просто: «Факты надо принимать такими, как они есть. Никогда не надо цепляться за материальные ценности. Нужно уметь сразу же расстаться со своим имуществом».

От Павла, который, как всегда, в критических ситуациях оказывался просто неоценимым, исходили краткие ясные указания. Ещё было не решено, поедет ли он с нами или последует второму, «более надежному», предложению капитана Маллина, которое ему во всяком случае не грозило русским пленом.