Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

На каждом углу разыгрывались импровизированные театральные и аллегорические сценки. Пусть их декорации и оформление выглядели подчас жалко, но они придавали городу настроение карнавала. Лошади, запряжённые в кареты, возили по городу черепашьим ходом туристов. Великолепное пльзенское пиво в качестве основного напитка часто становилось виновником появления на свет божий чьего-либо голого живота: брюки уже не могли его обхватить. Следует, однако, ожидать, что недостаток эстетического чувства у некоторой части мужского населения очень скоро изменится, ведь пражские девушки и женщины вновь хороши, со вкусом подкрашены и в своих легких летних платьицах во многом способствуют элегантности окружающего. Чехи говорят презрительно: «Лишь туристы одеваются плохо!»

Как в Японии, неприятно чувствуешь незнание языка. Пожилые люди говорят на таком очаровательном богемско-немецком. Русский заставляли изучать в школах, но сегодня он отвергается из идеологических соображений. Урокам английского, видимо, уделялось внимания ещё меньше, поскольку даже «официальные» гиды-переводчики спотыкаются уже на первых фразах.

Пустые ещё два месяца назад прилавки магазинов постепенно наполняются товарами, но они ещё лишены всякого качества.

Чешский писатель Ота Филип с гневом писал: «История Праги насчитывает более тысячи лет. Никакое завоевание, никакая война, никакой из бесчисленных грабежей, никакой пожар и никакая эпидемия чумы не причинили столько худа этой жемчужине городов на левом берегу Молдовы, как 42 года коммунистического господства… Никакой европейский город не был после Второй мировой войны так беспощадно забетонирован, как Прага. Национальный музей в верхней части Вацлавской площади, здание парламента и бывшая новая Немецкая опера были отделены от города широкой автострадой…»

На самом деле, чтобы доехать до музея и Национальной библиотеки, я вынуждена была нырнуть под эту автостраду, чтобы затем по крутой лестнице подняться в отделенное от города здание. Здесь меня встретил историк, доктор Мария Уллрихова, которая в самые трудные времена оставалась для нас верным другом и восторженной поклонницей Меттерниха; здесь меня ждал приятный сюрприз. Персонал музея собственноручно запаковал знаменитую библиотеку Кёнигсварта в 37 000 томов – отчасти из Оксенхаузена, из курфюрстовского Майнца и Вены, – и инкунабулы отослали в Прагу в несгораемый шкаф музея.

«И Библия Гутенберга здесь?» – спросила я. Они побледнели: «Действительно там была Библия Гутенберга?» – «Конечно. Я слышала, что недавно такая Библия появилась на рынке. Может быть, это была наша».

Их ошеломление успокоило меня, так как они были возмущены грабежом так же, как и я. В своём сейфе они хранили многие драгоценные книги, в том числе и нашу «Магдебургскую хронику». Они были удивлены, что я знала о ней, но ведь я сама была в течение многих лет хранительницей музея. «Мы горды познакомиться с вами, – сказали они, – так как мы уже много слышали о вас».

Я была удивлена, поскольку всё это вновь очень напоминало Кафку.

Но здесь я встретилась с серьёзными, прилежными, добрыми людьми, которые старались спасти из культурного кораблекрушения последних лет то, что ещё можно было сохранить.

Я была также принята с предупредительной вежливостью и симпатией в Министерстве культуры в Вальдштейнском дворце. Сначала меня провели в красивую гостиную, но вскоре по моей просьбе мы перешли в Бальный зал, «где мы могли бы уютно побеседовать».

«Гостиная была и раньше очень красивой», – сказала я. «Но может быть у вас есть и другие причины?» – «Мы здесь вне зоны слышимости…».

Я показала фотографии Кёнигсварта до и после разрушения, описала его нынешнее состояние и необходимость спешки в его восстановлении, чтобы сохранить ещё имеющееся. «Это мафия Пльзеня!» – так это было прокомментировано. «Крысиное гнездо, – сказала я. – Но если они испугались меня, то вас они ещё больше будут бояться». – «Они повсюду, – был ответ. – Но только после выборов мы будем знать, сможем ли что-нибудь сделать».

Позднее меня приняли в Пражском Граде в конференц-зале Гавела, так как дворец восстанавливался.

На стенах висели великолепные полотна сюрреалистов, и предложение подарить Праге изваяние «Голема» Тэнгли было принято с радостью. «Голем» – чудовище – как символ недавно пережитого прошлого.

Вопрос о будущем Кёнигсварта оставался ещё открытым. Хотелось бы иметь больше ясности, но всякое прерывание и без того медленно ведущихся восстановительных работ могло иметь разрушительные последствия.

Рассказ же об историческом и культурном значении дворца и его чрезвычайно важной связи с соседним Мариенбадом нашёл полное понимание.

Как раз готовились к принятию новые законы, поэтому вопросы эти оказались весьма своевременны.

Я взяла с собой свыше ста фотографий известного фотографа Прокопа, и мы пошли поужинать в китайский ресторан со скульптором Яном Вагнером, страстным поклонником Тэнгли. Он буквально плакал при мысли, что встретит Тэнгли, когда тот будет устанавливать в Праге свой монумент «Голема».