Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Поэтому кавалерийские полки создавали благодатную почву для заговоров против наци, так как молодые офицеры откомандировывались в качестве адъютантов к генералам или получали ключевые посты в штабах связи вермахта, где они могли наблюдать за настроениями начальства и войсковых частей.

Они должны были стать «летающими гонцами» заговорщиков.

Партия видела в армии лишь чистый инструмент власти, а в её людях – лишь пушечное мясо. Когда верховное командование выразило обеспокоенность, что вследствие всё более расширяющегося фронта поступают жалобы на особенно тяжёлые потери среди молодых офицеров, Гитлер ответил хладнокровно: «Для этого же они там и находятся!».

Чтобы скорее найти замену погибшим, ускорили курс обучения офицеров, уменьшив продолжительность обучения с шести до двух месяцев. Драконовские установки держали молодых людей в школе Крампница почти как пленных. Выходные дни отменили. Тем не менее ряд курсантов ночью тайно покидали свои казармы; их начальство было склонно этого не замечать, пока от этого не страдала служба. Они же знали, что их воспитанники предназначались для фронта, чтобы восполнить всё увеличивающиеся потери. Шансы остаться в живых были очень невелики, и наказание означало перевод в «особое подразделение», что чаще всего было равносильно смертному приговору.

Павел уезжал в соседний Берлин так часто, как только мог: вылезал из окна и садился на спрятанный велосипед, оттуда – к ближайшей остановке автобуса или прямо в столицу. В утренних сумерках мы ещё успевали быстро позавтракать, и он снова исчезал. Эти наезды повторялись так часто и всё сходило так легко, что мы забывали о риске, пока однажды один наш близкий друг, молодой Хатцфельд, не был всё-таки «застукан» и из-за многоразового ночного отсутствия переведён в «штрафной батальон».

Несколько недель спустя он погиб.

«Пора кончать с „рекламной смертью“», – ругался Геббельс. Старший сын кронпринца, внук императора Вильгельма, был убит; население Потсдама стихийно превратило его похороны в официальные.

Бывшие кавалерийские полки были почти все моторизованы и превращены в танковые соединения. Так как они наверняка боролись на самых передних линиях и чаще всего первыми подвергались атакам противника, офицеры и солдаты часто получали награды за храбрость. Но и потери здесь были соответственно высоки – объявления о смерти в Adelsblatt («Дворянском листке»), всё увеличивались. Всё время перевозили домой старших сыновей знатных фамилий, чтобы похоронить их в склепе отцовского замка. И всё чаще это становилось поводом для проявлений сочувствия местным населением, которые могли быть истолкованы и как антигитлеровские демонстрации.

Гитлер намеревался после войны отнять владения у знатных представителей дворянства и исключить всякое их влияние на общество, что, безусловно, было бы сделать намного труднее, если бы речь шла о лицах, которые почитались героями. Поэтому вышел указ, согласно которому из вермахта должны быть уволены «ненадёжные элементы». Это касалось прежде всего сыновей некогда правящих домов. Позднее это коснулось и князей «непосредственно рейха», особенно если они имели не немецких матерей или жён, что, конечно же, часто встречалось. Этот указ полушутливо называли «принц-указ». Для многих он вышел слишком поздно, чтобы успеть их спасти, но его действие оказалось прямо противоположным той цели, с какой он объявлялся. Оставшиеся в живых вернулись домой, чтобы в критический момент исполнить здесь свой долг. Они были возмущены этим притеснением, и большинство из них предпочли бы остаться на службе в вермахте, чем подвергаться дома гонениям партии.

Однажды вечером, приехав из Крампница, Павел бесцветным голосом сообщил мне, что переведён в Россию в подразделение велосипедистов.

Из-за чудовищных потерь в пехоте офицеры-кавалеристы передавались вновь созданным полкам. Шансы на выживание составляли в них не более трех недель, так как ни солдаты, ни офицеры не были обучены для такого рода ведения войны.

По непонятным причинам Павел должен был отметиться сначала в Канштате. Не говоря ему ни слова, я побежала на следующее утро в бюро к Ранцау и попросила его совета. Он походил взад-вперед по комнате, чтобы обдумать положение, потом дал мне записку для одного из его друзей в отделе кадров верховного командования вермахта на Бендлерштрассе.

Здание считалось, что касалось мер предосторожности, «самым святым». Моя решимость упала до нуля, когда я подписала документ, на котором было обозначено точное время моего входа в здание. Пока я ждала, мне стала ясна чудовищность моего плана, но отступать было уже некуда.

Спустя некоторое время я была предупредительно принята молодым человеком, который не выглядел так, словно он мог бы завидовать Павлу или желать ему зла, как это произошло позднее в случае с крейслейтером Мариенбада.