Люди с вечно урчащими от голода желудками, охваченные постоянно сосущими их заботами, постепенно отупевали. Однако вдруг выплескивались гневные взрывы, как воздушные пузыри, которые, достигая поверхности, лопаются. Как же можно было спокойно смириться с фактом, что все лишения, все страдания были напрасными?
Но когда я думаю о Кёнигсварте в военные годы, в моих воспоминаниях дом сверкает на солнце. Даже зимой, когда был запорошен снегом, как и деревья, и дальние леса, дом был весь пронизан легким светом как из другого мира.
Проходили месяцы, я ждала Павла или весточки от него. Долгие часы одиночества постепенно превратили для меня молчаливый дом в живой, словно нужно было лишь понять его тихую гармонию, чтобы почувствовать его теплоту и приветливость.
Было также очень много работы. В самом доме обо всём заботился дворецкий Курт Тауберт – точно и обо всех мелочах – вместе со своей женой Лизетт, дочерью мариенбадского аптекаря, при поддержке слуг, которые случайно находились ещё в их распоряжении.
Курт был слугой отца Павла, который умер на его руках. Лизетт, будучи горничной тёти Павла, графини Марикиты дель Пуэрто, повсюду ездила с ней, когда графиня сопровождала испанскую королевскую семью.
Стоять во главе такого дома, как Кёнигсварт, было равносильно управлению дворцом, музеем и гостиницей одновременно; для Лизетт с её качествами офицера генерального штаба это была как раз подходящая задача. Она руководила железной рукой, но, так как делали всё вместе, вскоре мы стали дружественными союзниками.
Несмотря на уменьшившийся персонал, всё велось по-старому, тщательно; наши комнаты содержались так, как раньше, – насколько было возможно в годы войны.
Новая квартира для моей свекрови обставлена была так, как ей было привычно в течение многих лет, всё было сделано, чтобы здесь она чувствовала себя, как раньше, когда приезжала к нам погостить. Нужно было лишь переписать инвентарь и перевесить картины.
В изменившихся условиях мы обдумывали различнейшие случаи на будущее, чтобы быть готовыми к любому новому требованию времени: прежде всего мы позаботились о том, куда разместить беженцев из разбомблённых городов; затем были сделаны большие запасы лекарств и перевязочных материалов на тот случай, если здесь будет размещена больница для раненых, – эти запасы мы сложили в бывшей столовой для прислуги.
Официально я была заместительницей Павла во всех трёх имениях, что требовало от меня частых поездок. Я должна была держать постоянную связь с управляющими, чтобы справляться со всё увеличивающимися трудностями и помогать на местах советом и делом. Кроме как в так называемом «протекторате» Богемии и Моравии, все взрослые мужчины были военнообязанными и призваны в армию.
Вся благотворительность, или социальная помощь, была в руках чиновников, которые стремились урезать, где это только было можно, всякое влияние частных лиц. Так что даже в этом отношении надо было действовать осторожно и ограничиваться чисто личными контактами.
В то время, когда Курт обслуживал меня во время обеда, он рассказывал, что делалось в имении, о семье, о прошлом и прежде всего о Павле, которого он любил как собственного сына, о его детских проказах и о том, как сразу же исполнялось любое его желание – хотел ли он иметь пони или машину, – так как его отец ни в чем не мог ему отказать. Поэтому едва Павлу исполнилось семь лет, мать отослала его в швейцарский пансион – она опасалась, что это баловство могло испортить характер сына, но Курт добавил: «Этого бы никогда не случилось!».
Сейчас он занимался, может быть, больше, чем это было необходимо, с вещами Павла, которые он любовно содержал в идеальном порядке, вздыхая время от времени: «Только с ним ничего не случилось!».
Когда открывали большой шкаф Павла, то оттуда пахло кожей, твидом и мужскими духами «Knize 10». На школьных фотографиях были изображены весёлые группы с футбольным мячом, хоккейной шайбой, теннисными ракетками. На книжных полках возвышались спортивные трофеи, медали и кубки. Шапка с кисточкой времён испанской гражданской войны висела рядом с оленьими рогами; охота была для Павла лишь данью традиции, поэтому в его комнате не было книг, посвящённых охоте, таких как, например, «Красное сердце под зелёным жакетом», «Седьмой выстрел» или «Охотясь против ветра», книг, в которых наши богемские соседи искали утешение в неспокойные времена.
На большом туалетном столике лежали различные предметы, которыми пользовались отец и дед Павла. Их охотничью одежду из непромокаемого сукна и парчовые домашние халаты, разумеется, носили и последующие поколения.
Хотя Павел всю жизнь был окружён красивыми вещами, его личные потребности оставались по-спартански просты. Узкая тёмно-зелёная лежанка была тверда и ненова. В одном углу стоял тяжёлый дубовый стул для моления, на котором лежал детский молитвенник. Он начинался словами: «Дай мне силы принять смерть, в какой бы форме она меня ни настигла». Довольно странная молитва для маленького мальчика, но сколь значимая в те дни!