Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Он хотел, чтобы вокруг него всё было в порядке; в архиве находилось много записок и докладных, относящихся к малейшей подробности управления его имениями: докладная о посадке деревьев, докладная, подробно описывающая этикетки для винных бутылок. Тут же – указания по оборудованию комнат для детей и распоряжения, касающиеся составления распорядка их дня. В ящиках и шкафах я нашла забытые памятные подарки, дневники и письма. Тут было одно его письмо к жене от марта 1814 года из Дижона – с одной из станций на его пути в Париж во время преследования побеждённого Наполеона, – в котором он описывал платьице для своей дочери с «подходящими к нему штанишками», которые он как раз собирался послать с курьером домой своей трехлетней дочке Леонтине. Я обнаружила две переплетённые кожей тетради, исписанные детским почерком, принадлежащим теперь уже подросшей Леонтине. В этих записках «кучер Европы» предстает как нежный отец, который много времени проводил в обществе своих детей даже в самые решающие часы европейской истории. Его первая жена умерла, и, когда его осиротевшая маленькая дочка грустила после отъезда своей лучше подруги, он нашёл время, чтобы пойти с ней погулять и купить ей подарок.

Писатель Варнхаген сказал однажды о канцлере: «Его присутствие распространяло блаженство». Также и мы ощущали это «блаженство от его присутствия» и столетие спустя.

Пока я, читая, лежала на диване в библиотеке, теплая тишина едва нарушалась тиканьем старых часов, которые время от времени начинали бить – с предварительным гудящим вздохом, – или моя собачка Шотти поскользнётся на гладком паркете, прыгая за мухами.

За стенами дома подстерегал «Еl Coloso» – «гигант паники», как на картине Гойи, чтобы снести всё в вихре чёрного облака, но здесь, в доме, жизнь ещё на какой-то краткий миг оставалась радостной, время тихо стояло.

Можно было с наслаждением радоваться возможности спокойно подумать, побродить по просторным помещениям дома, ощутить их нежно-затхлый запах из смеси натёртых полов, пыльных старых книг в кожаных переплётах, лаванды и свежих роз.

Я с такой любовью заботилась обо всём в доме, что скоро почувствовала, что признана им и что стала частью и его прошлой и его будущей судьбы.

Телеграмма с сообщением о том, что Павел после многомесячного отсутствия приедет в отпуск, принесла мне неописуемое облегчение и положила конец состоянию вечной тревоги за него.

Так как у него, вероятно, не было бы времени приехать в Кёнигсварт, как это не раз бывало, я села в первый же поезд на Берлин.

Часто я вынуждена была часами стоять в проходе вагона; в лучшем случае я могла присесть на краешек ручного чемодана, голодная и полная страха перед возможным воздушным налётом, который задержит поездку и отнимет время и без того слишком короткого свидания. Я боялась, как в дурном сне, что мы можем застрять где-нибудь в пригороде, мне придётся бежать к ближайшей трамвайной остановке, чтобы в конце концов, добравшись до цели, узнать, что Павел, который в свою очередь искал меня, опять пропал. Так безвозвратно ушли бы и дальнейшие короткие золотые часы.

Но и много счастливых встреч было в конце таких трудных поездок, когда Павел, смеясь, заключал меня в свои объятия и говорил, что он меня только потому нашёл в тёмном вокзале, что над сырым запахом сажи, копоти, пара, людской толпы ему навстречу веял аромат моих духов «Moment Supreme».

Мы спешили тогда на Войршштрассе, быстро переодевались в нашей маленькой квартирке и шли куда-нибудь ужинать. Поздно ночью мы брели по пустынным улицам домой. Павел знал много венских песен и некоторые – из времён испанской войны. Когда он пел их своим светлым баритоном, то они звучали как обещание солнечных дней, мирной страны, где люди так же естественно поют, как и дышат.

Но слишком быстро должен был он возвращаться назад, в армию, к месту своего назначения в качестве связного офицера между немецким высшим командованием и испанской «Голубой дивизией». Дивизия располагалась в стрелковых окопах на севере, где ещё свирепствовали бои. Многие офицеры были знакомы Павлу ещё по гражданской войне в Испании. Когда я прощалась с ним и некоторыми из этих его товарищей перед их отъездом в Россию, мне казалось, что я покидаю его с его семьей по дороге к увлекательным приключениям. Мужчины смеялись и шутили с беззаботным равнодушием, хотя мы все знали, что фронт было не удержать – прорыв уже несколько месяцев назад наступил.

Мама приехала ко мне в Богемию. Воздушные налеты на крупные города усилились; ей также посоветовали держаться как можно дальше от берлинского гестапо.