Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

«Нужно учиться правильно выбирать себе друзей!» – вспомнил однажды утром Ранцау, показывая Мисси переписанный им от руки донос на мама, сделанный мужем её подруги молодости Ольги, у которой мы жили в Силезии в начале войны. «Её прорусские взгляды, – было написано в нём, – не находятся в согласии с принципами фюрера (достаточно правдиво само по себе!)… и, таким образом, я считаю своим долгом довести это до сведения партии». Ранцау добавил: «Эту копию мы сожжём, но другая находится в руках гестапо. Если ваша мать когда-нибудь будет просить визу или её имя всплывет ещё каким-то образом, эта бумажка сразу же будет извлечена на свет». Мама была глубоко поражена; не говоря об отвратительном чувстве предательства, была уничтожена всякая надежда в недалеком будущем поехать в Париж к Георгию.

Тогда, в 1939 году, в Силезии, муж Ольги казался вялым материалистом без ясного осознания ценностей. Как хитры были всё же наци, приманивая людей, как он, к соучастию в преступлениях; они не могли уже больше вернуться назад. Он был достаточно сообразителен, чтобы понять эту взаимосвязь, которая тащила его всё глубже вниз, и потому его можно было, собственно говоря, только пожалеть.

В Кёнигсварте мама страдала от бездеятельности. Через посредничество друзей она начала переписку, которая распространилась на весь мир. Её главное усилие состояло в том, чтобы войти в контакт с известными русскими за границей, чтобы собрать для голодающих советских военнопленных продовольствие, так как они не получали никаких посылок от Красного Креста.

Ей удалось связаться – среди прочих – с родившимся в России авиаконструктором Игорем Сикорским и с его помощью организовать целый пароход продовольствия, которое должно было быть выслано из Буэнос-Айреса. Генерал фон Хазе, комендант Берлина – он стал позднее жертвой 20 июля, – попытался включиться в это, чтобы груз достиг места назначения, но наци пронюхали об этом плане и быстро сорвали его.

Однако мама не отступала и обратилась на этот раз к своему старому другу маршалу Маннергейму, будущему президенту Финляндии, который некогда был полковым товарищем её брата. Он всегда стоял за дружбу с Россией, если не с Советами. С тех пор как они напали на Финляндию, он стал невольным союзником Германии. Он немедленно принял груз в своей стране и послал мама любезное и высокочтимое ею письмо, в котором заверил, что продукты питания будут вручены советским военнопленным в Финляндии, что позднее и подтвердилось.

Однажды, прибыв в короткий отпуск с Северо-Восточного фронта, Павел сказал нам между прочим: «Эмилиано привезёт мой багаж».

Действительно, несколько дней спустя наша жизнь в Кёнигсварте обогатилась присутствием Эмилиано Царате Цаморано. Наполовину солдат, наполовину бродяга, с взлохмаченными, торчащими во все стороны волосами, он с усилием, тяжело ступал по направлению к въезду в дом, таща за собой остатки содержимого чемодана Павла, который он крест-накрест связал своей рубашкой, чтобы предотвратить полный его развал.

В конце войны в Испании его арестовали, потому что он носил с собой бомбу с часовым механизмом, с помощью которой он, по-видимому, должен был взорвать какой-то объект. Он не умел ни читать, ни писать, ни связно думать, и, возможно, что сам должен был подорваться вместе с бомбой. Он был поставлен перед щекотливым выбором: или он будет сразу же расстрелян, или примкнёт к «Голубой дивизии» в качестве «добровольца».

Он выбрал последнее, но его земляки там не знали, что с ним делать: странно, но профессия «наемного убийцы» в военное время не находит применения; выяснилось также, что Эмилиано был не в состоянии подчиняться какой-либо дисциплине.

По какой-то непонятной причине он выказал Павлу прямо-таки собачью преданность и принимал приказы только от него. Когда Павел поехал домой, его испанские товарищи сказали ему: «Возьми его с собой, нам от него никакого толку».

Размахивая помятой запиской с адресом Кёнигсварта, Царате пересаживался с грузовиков на переполненные поезда с одним и тем же объяснением: «Уступите место курьеру испанского посольства!» Удивительным образом это утверждение принималось всеми всерьез.

Для Павла он стал своего рода придворным шутом. Однажды Павел послал его в 24-часовой отпуск в Берлин. Когда Царате вернулся, он гордо показал эсэсовские кольцо и часы, на которых была гнусно выгравирована мёртвая голова, и заверил, что это прощальные подарки его подружки. Он нашёл связь с процветающим чёрным рынком, о существовании которого мы не имели никакого представления, и уверял, что на нём можно достать всё что угодно – от радиоприемников до огнестрельного оружия. То, что мы не откликнулись ни на одно из его предложений воспользоваться с его помощью этими возможностями, глубоко разочаровало его.

Когда мы ездили в лес, он сидел наверху, на козлах. Однажды Павел его спросил: «Эмилиано, если красные снова вернутся в Испанию, ты убьёшь меня?» – «Сеньор, никогда!» – «А мою жену?» Короткое колебание: «Тоже нет!» – «А кучера?» – «No lo se». («Не так уверен».)