Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Когда Павел вновь уехал в Россию, Царате весь день угрюмо лежал плашмя на лужайке перед домом. Ночью он попытался изнасиловать служанку. Мы отправили его снова в Испанию, где Павлу удалось вновь устроить его в войсковую часть. Некоторое время всё шло хорошо, потом его уволили как «непригодного».

В последующие годы всякий раз, когда Павел прибывал в Мадрид, на следующий день перед большими воротами дома стоял Эмилиано, словно приведённый каким-то телепатическим инстинктом, и ждал дружеского похлопывания по плечу, какой-нибудь одежды и «на чай».

Работы, однако, он не хотел.

13

С продолжением войны едва ли не каждый полуздоровый немец был призван в вермахт, но и поля должны были быть снова обработаны и засеяны, и скот накормлен и ухожен, а деревья свалены. Чтобы заменить отозванных в армию немцев, на работах использовались группы французских и русских военнопленных. Так же было и в Кёнигсварте.

Согласно строгому приказу, русских следовало на ночь запирать и охранять, для этой цели был поставлен пожилой солдат. Но мы настояли на том, чтобы к ним был приставлен человек, представляющий их интересы, который приходил бы к нам и говорил бы об их проблемах или мог бы попросить о необходимом. Мы ужаснулись, когда позднее через французских пленных узнали, что таким представителем был избран единственный среди них комиссар, к тому же жестокий человек. После того как немецкий солдат закрывал на ночь двери, этому комиссару было совершенно безразлично, что происходило среди военнопленных.

Официально нам было не разрешено одним разговаривать с русскими пленными. Поэтому мои родители или я ждали, когда солдат уходил, чтобы поговорить с ними во время их работы во дворе или в поле. Поначалу они казались робкими и испуганными. Но нам удалось заменить солдата старым добродушным дурнем, который помогал нам создать относительно нормальные условия.

Пленные стали нам доверять, когда заметили, что мы серьёзно заботимся о них, и сами, прибыв из полицейского государства, поняли, какие мы имели трудности в общении с властями; так, постепенно возникли дружеские отношения.

Один из них был в страшном лагере, куда отправляли первых советских военнопленных, где он сильно голодал; он рассказал мне, как однажды он всю ночь держал над своей головой своего мертвого брата, чтобы его не съели обезумевшие от голода товарищи.

Скотник Иван часто стоял у двери в кухню под предлогом, что он принёс молоко. Он понял, что Павел был очень щедр на шнапс, считая его медицинским средством против простуды или других недугов. Так Иван стоял и покашливал, чтоб на это обратили внимание, как только он видел нас, ухмылялся во всё своё полное, круглое лицо с носом картошкой, столь типичное для многих русских крестьян.

Шнапса было всегда достаточно.

Одного из пленных я как-то спросила: «Что я могу сделать для вас?» – «Мы живем здесь нормально, а сделать для нас ничего нельзя. Быть пленным – это грустная доля, всё остальное не так уж и важно». Другой добавил, вздыхая: «Я переживаю за жену и детей. Кто будет их кормить теперь, когда меня нет дома?» – «Сколько у вас детей?» – «Четверо, и все ещё маленькие. Если „они“ заберут и мою жену, что будет с ними?» («они» означало всегда режим Советов).

Казалось непостижимым, что Сталин не разрешал военнопленным писать и получать письма. Военнопленные других национальностей могли по крайней мере получать новости из дома.

«Когда вы уехали из России?» – спрашивали они меня. «Ах, тогда вы можете нас понять», – вздыхали они и смотрели на нас без неприязни. Мы были первыми жертвами революции, за которых они не чувствовали себя ответственными.

«Разрешат ли „они“ нам после войны возвратиться домой?» (снова имели в виду сталинский режим). «Ну конечно! Это же не ваша вина, что вы попали в плен», – отвечала я.

Но они сомневались в этом, и по праву, как это обнаружилось потом; и как же можно было тогда предположить, что после окончания войны их будут считать предателями и сотнями тысяч ссылать в страшные трудовые лагеря?

Для нас было мучительно сознавать, что мы так мало могли сделать для них, хотя вермахт со временем и вопреки энергичному противодействию партии смог добиться приличного обхождения с советскими военнопленными. В некоторых дивизиях они составляли, как было известно, почти пятнадцать процентов обслуживающего персонала за линией фронта. Были соединения из армян, азербайджанцев, грузин, северо-кавказцев, туркмен и волжских татар, не говоря о казаках, которые из-за антикоммунистических убеждений боролись под предводительством генерала Паннвица в Югославии на немецкой стороне.

Знаки на мундирах военнопленных были такие разные и создавали такую запутанную картину, что какой-нибудь из бежавших из лагеря английский офицер в полном обмундировании мирно и не бросаясь в глаза мог долго ездить по всей Германии в купе первого класса, не обращая на себя внимания.