Женщина в белом

Your mother's daughter has a tender place in my heart-for your mother was my first, my best, my only friend."	Дочь вашей матери в сердце моем, ибо мать ваша была моим первым, лучшим, моим единственным другом".
There the extraordinary letter ended, without signature of any sort.	На этом без всякой подписи это удивительное письмо заканчивалось.
The handwriting afforded no prospect of a clue. It was traced on ruled lines, in the cramped, conventional, copy-book character technically termed "small hand." It was feeble and faint, and defaced by blots, but had otherwise nothing to distinguish it.	Оно было написано довольно неразборчиво на линованной бумаге, усеянной кляксами. Почерк был несколько слаб и неясен, но ничем особым не отличался.
"That is not an illiterate letter," said Miss Halcombe, "and at the same time, it is surely too incoherent to be the letter of an educated person in the higher ranks of life.	- Это письмо не безграмотное, - сказала мисс Голкомб, - и в то же время, оно, конечно, слишком несвязное, чтобы предположить, что его писал образованный человек из высшего круга.
The reference to the bridal dress and veil, and other little expressions, seem to point to it as the production of some woman.	Описание подвенечного платья и фаты и некоторые другие выражения говорят о том, что его писала женщина.
What do you think, Mr. Hartright?"	Как по-вашему, мистер Хартрайт?
"I think so too.	- Я тоже так думаю.
It seems to me to be not only the letter of a woman, but of a woman whose mind must be--"	Не только женщина, но женщина, чей рассудок, должно быть...
"Deranged?" suggested Miss Halcombe.	- ...расстроен? - подсказала мисс Голкомб.
"It struck me in that light too."	- Мне тоже так показалось.
I did not answer.	Я не отвечал.
While I was speaking, my eyes rested on the last sentence of the letter:	Глаза мои были прикованы к последней фразе письма.
"Your mother's daughter has a tender place in my heart-for your mother was my first, my best, my only friend."	"Дочь вашей матери в сердце моем, ибо мать ваша была моим первым, лучшим, моим единственным другом".
Those words and the doubt which had just escaped me as to the sanity of the writer of the letter, acting together on my mind, suggested an idea, which I was literally afraid to express openly, or even to encourage secretly.	Эти слова и мои сомнения в здравом смысле пишущего подсказывали мне предположение, о котором я боялся подумать, не то чтобы высказать его вслух.
I began to doubt whether my own faculties were not in danger of losing their balance.	Я начинал опасаться за собственный рассудок.
It seemed almost like a monomania to be tracing back everything strange that happened, everything unexpected that was said, always to the same hidden source and the same sinister influence.	Не было ли это просто навязчивой мыслью - во всем непонятном находить следы одного и того же зловещего влияния, угадывать один и тот же скрытый источник.
I resolved, this time, in defence of my own courage and my own sense, to come to no decision that plain fact did not warrant, and to turn my back resolutely on everything that tempted me in the shape of surmise.	На этот раз я решил не поддаваться искушению и не высказывать никаких предвзятых предположений и догадок.