Женщина в белом

Прошло какое-то время, прежде чем он смог хоть чем-то оказаться полезен. У бедной несчастной леди припадок сменялся припадком, и так продолжалось до тех пор, пока она не ослабла вконец и не стала беспомощной, как новорожденный младенец. Тогда мы уложили ее в постель. Доктор Гудрик пошел к себе домой за лекарствами и снова вернулся через четверть часа, а то и меньше. Кроме лекарств, он принес с собой еще вырезанный наподобие трубочки кусочек красного дерева и, подождав недолго, приставил один конец этой трубочки к сердцу бедной леди, а второй приложил к своему уху и стал внимательно слушать. А потом сказал моей хозяйке, которая присутствовала при осмотре:

– Это очень серьезный случай, я порекомендовал бы вам немедленно известить родных и друзей леди Глайд.

А хозяйка и спросила его:

– Это болезнь сердца?

– Да, болезнь сердца, – ответил он, – и очень опасная.

Он подробно объяснил ей, в чем, как он думал, было дело, чего я, по своему неразумению, не очень-то поняла. Одно знаю наверняка: закончил он свой рассказ словами о том, что боится, что ни он, ни любой другой доктор уже ничем не могут тут помочь.

Хозяйка приняла это печальное известие гораздо более спокойно, нежели хозяин. Это был большой, толстый, чудаковатый пожилой человек, который держал в клетках птиц и белых мышей и разговаривал с ними, будто это не твари неразумные, а дети Христовы. Он, казалось, был страшно поражен случившимся.

– Ах, бедная леди Глайд! Бедная, милая леди Глайд! – беспрестанно повторял он, вышагивая по комнате и заламывая свои толстые руки скорее как актер, чем как джентльмен.

Хозяйка лишь однажды задала доктору вопрос о шансах на выздоровление леди Глайд, хозяин же повторил его по крайней мере раз пятьдесят. По правде сказать, он замучил нас всех, а когда наконец успокоился, то вышел в небольшой садик, разбитый в заднем дворе, нарвал цветов и попросил меня убрать ими комнату больной леди, чтобы спальня приобрела более нарядный вид. Как будто от этого могла быть какая-то польза! По моему разумению, у него в голове время от времени словно какое-то помешательство наступало. И все же он был неплохой хозяин – говорил всегда ужасно вежливо и так шутливо, ласково. Он нравился мне гораздо больше хозяйки. Этой женщине было очень трудно угодить.

Ближе к ночи леди Глайд очнулась. Однако она так ослабела от судорог, что не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, не могла вымолвить ни словечка, а лишь немного пошевелиться под одеялом, лежа на кровати, и смотреть по сторонам и на всех нас. Должно быть, до болезни она была красивая, и очень, со светлыми волосами и голубыми глазами. Ночь она провела беспокойно, так, по крайней мере, я слышала от хозяйки, которая одна оставалась у нее все время. Перед тем как лечь спать, я заглянула в комнату больной узнать, не надо ли чего, но она пробормотала нечто бессвязное, словно в бреду. Казалось, ей очень хотелось поговорить с кем-то, кто был где-то очень далеко от нее. Я не разобрала имени в первый раз, а во второй раз в дверь постучался хозяин, явившийся со своей обычной нескончаемой чередой вопросов и бесполезными букетиками.

Когда я поднялась к ней на следующее утро, леди опять выглядела совершенно изможденной и лежала в забытьи. Мистер Гудрик привел с собой своего коллегу мистера Гарта, чтобы посоветоваться с ним. Они велели ни в коем случае не беспокоить больную, а потом отозвали хозяйку вглубь комнаты и принялись расспрашивать ее о том, каково в последнее время было здоровье леди Глайд, кто ее лечил и не страдала ли она на протяжении уже довольно длительного периода расстройством ума. Помнится, на этот последний вопрос хозяйка ответила «да». Тогда сначала мистер Гудрик взглянул на мистера Гарта и покачал головой, а затем мистер Гарт взглянул на мистера Гудрика и тоже покачал головой. Видимо, они решили, что это-то расстройство и могло каким-то образом подействовать на сердце леди. Бедняжка! Она была очень слабенькая. Совсем без сил, говорю вам, совсем без сил.

Позднее в то же утро, когда леди пробудилась снова, она вдруг почувствовала себя гораздо лучше. Сама я ее не видела больше, не видела ее и горничная. Нас не пускали к ней по той причине, чтобы посторонние лица не беспокоили ее. О том, что ей стало лучше, я слышала от хозяина. Из-за этой перемены он находился в прекрасном настроении, и, выйдя прогуляться в своей большой белой шляпе с изогнутыми полями, он заглянул из сада в кухонное окно.

– Добрейшая кухарочка, – говорит он, – леди Глайд стало гораздо лучше. Вот и мое настроение улучшилось, так что я иду размять свои огромные ноги на солнышке. Не заказать ли чего, добрейшая кухарочка, не купить ли для вас чего? Что вы там готовите? Вкуснейший пирог на обед? Запеките его посильнее! Пусть у него будет много хрустящей корочки, прошу вас, моя дорогая, много хрустящей корочки, которая бы восхитительно рассыпалась и таяла во рту.

Вот как он разговаривал! Ему было за шестьдесят, и он обожал выпечку. Подумать только!