Женщина в белом

После этого объяснения никаких возражений против предоставления мне книги не последовало. Одного из клерков тотчас же послали принести книгу из сейфа, и через некоторое время он вернулся с реестром в руках. Копия была совершенно такого же размера, как и подлинник, единственная разница заключалась в том, что дубликат был более красиво переплетен. Я взял его и сел за свободный письменный стол. Руки мои дрожали, голова горела – я чувствовал, что должен скрыть собственное волнение от находившихся в комнате людей, прежде чем решусь открыть метрическую книгу.

На пустой странице в самом начале книги выцветшими чернилами было выведено несколько строк. Они гласили: «Копия метрической книги приходской церкви в Уэлминхеме. Выполнена по моему распоряжению, а впоследствии сверена, запись за записью, с подлинником лично мною. Подпись: Роберт Уонсборо, секретарь прихода». Под этими строчками уже другим почерком было добавлено: «Период с 1 января 1800 года по 13 июня 1815 года».

Я начал просматривать сентябрь 1803 года. Я нашел брачную запись человека, которого звали Уолтером, как меня. Я нашел запись о браках двух братьев. А между этими двумя записями, в самом низу страницы…

Ничего! Ни малейшего намека на запись, которая свидетельствовала бы о браке сэра Феликса Глайда и Сесилии Джейн Элстер в дубликате метрической книги!

Сердце мое забилось так сильно, что я едва не задохнулся от волнения. Я взглянул снова, боясь поверить собственным глазам. Нет! Никаких сомнений. Свидетельства о браке сэра Феликса Глайда в книге не было. Другие записи располагались в копии метрической книги на тех же самых местах, что и в оригинале. Последняя запись на одной странице относилась к человеку, которого звали, как и меня, Уолтером. Под нею внизу находилось пустое пространство, очевидно оставленное нарочно, потому что, будучи слишком тесным и узким, не могло вместить в себя запись о браке двух братьев, которая и в копии точно так же, как в оригинале, занимала верх следующей страницы. Этот оставшийся незаполненным промежуток объяснил мне все! Место это пустовало и в реестре, хранившемся в ризнице приходской церкви, с 1803 года, когда браки были зарегистрированы и записи о них перенесены в копию метрической книги, до 1827 года, когда сэр Персиваль появился в Старом Уэлминхеме. Именно здесь, в Нолсбери, при просмотре копии книги мне стало очевидно, что возможность совершить подлог существовала, в то время как сам подлог был осуществлен в Старом Уэлминхеме, в подлиннике.

Голова моя закружилась, и мне пришлось ухватиться за стол, чтобы не упасть. Из всех подозрений, которые возникали у меня относительно этого отчаянного человека, ни одно не приближалось к истине. Мысль, что он вовсе не был сэром Персивалем Глайдом, что на титул баронета и на Блэкуотер-Парк он имел не больше прав, чем самый бедный из слуг в этом поместье, ни разу не приходила мне в голову. Одно время я думал, что он мог быть отцом Анны Кэтерик, затем – что он мог быть ее мужем, но преступление, в котором он был действительно повинен, лежало за пределами моего воображения.

Ничтожность средств, к которым прибегли для совершения этого подлога, масштабность и дерзость этого преступления, ужас последствий для самого преступника в случае, если бы подлог был обнаружен, ошеломили меня. Кто теперь стал бы удивляться, глядя на бесконечную, постоянно терзавшую этого презренного негодяя тревогу, в которой он жил, на отчаянные вспышки безрассудного буйства, чередовавшегося с жалким малодушием, на безумную подозрительность его преступной души, заставившей его упрятать Анну Кэтерик в сумасшедший дом и согласиться на гнусный заговор против своей жены на основании одного только пустого предположения, будто бы и той и другой стала известна его ужасная тайна! Раскрытие этой тайны, в прежние времена грозившее ему виселицей, теперь могло закончиться для него пожизненной каторгой. Это разоблачение, даже если бы пострадавшие в результате совершенного обмана пощадили его и не отдали под суд, в одно мгновение лишало его имени, титула, поместья, общественного положения, которыми он завладел незаконно. Вот в чем заключалась его тайна, и теперь она принадлежала мне! Одно мое слово – и он навсегда лишится своего дома, земель, звания баронета; одно мое слово – и он окажется изгнанником, выброшенным из жизни, без имени, без денег, без друзей. Все будущее этого человека зависело от меня – и к этому моменту он знал это не хуже моего.

Последняя мысль отрезвила меня. Интересы намного более значимые, чем мои собственные, зависели от осторожности, которая должна была отныне руководить моими малейшими поступками. Не было такого вероломства, на которое сэр Персиваль не решился бы теперь. В опасности и отчаянии своего положения он пойдет на любой риск, не отступит ни перед каким преступлением – ради того, чтобы спасти себя, он не остановится буквально ни перед чем.