Женщина в белом

Поездка в Париж прошла для меня не в полном одиночестве. В последнюю минуту компанию мне решил составить Песка. После вечера в Опере к нему не возвращалась обычная его веселость, и он надеялся, что недельные каникулы смогут его немного взбодрить.

На четвертый день после нашего прибытия в Париж я завершил все свои дела, связанные с возложенным на меня поручением, и написал необходимый отчет. Пятый день я решил посвятить осмотру достопримечательностей Парижа в обществе Пески.

Наш отель был так переполнен, что нас не смогли разместить на одном этаже. Моя комната располагалась на третьем этаже, а комната Пески – прямо надо мной, на четвертом. Утром пятого дня я поднялся наверх посмотреть, готов ли профессор идти со мною. Не успев еще ступить с лестничной площадки в коридор, я увидел, как дверь его комнаты открылась, – изнутри ее придерживала чья-то рука, длинная, тонкая и нервная (определенно, не рука моего друга). В то же время я услышал голос Пески, говорившего на своем родном языке энергично, но негромко:

– Я помню имя, но не знаю этого человека. Вы сами видели в Опере: он так переменился, что я не узнал его. Я отошлю ваш рапорт – больше я ничего не могу сделать.

– Ничего больше и не нужно, – ответил второй голос.

Дверь распахнулась настежь, и из комнаты Пески вышел светловолосый незнакомец со шрамом на щеке – тот самый, который неделю назад ехал за кебом графа. Он поклонился мне, когда я посторонился, чтобы пропустить его в коридоре. Лицо его было смертельно-бледным, и едва он начал спускаться по лестнице, как ему тотчас пришлось ухватиться за перила, дабы не упасть.

Я открыл дверь и вошел в комнату Пески. Он сидел, забившись в самый дальний угол дивана. Мне показалось, что он вздрогнул, когда я подошел к нему ближе.

– Я помешал вам? – спросил я. – Я не знал, что у вас был друг, пока не увидел, как он вышел от вас…

– Он не мой друг! – возразил Песка с жаром. – Сегодня я видел его в первый и последний раз.

– Боюсь, он принес вам дурные вести?

– Ужасные вести, Уолтер! Давайте вернемся в Лондон – я не хочу оставаться здесь, я жалею, что вообще сюда приехал. Несчастья моей молодости лежат на мне тяжелым грузом! – сказал он, отворачиваясь к стенке. – Особенно теперь. Я стараюсь позабыть о них, но они не забывают меня…

– Мы можем выехать только в середине дня, – отвечал я. – Не хотите ли пока что пойти со мной прогуляться?

– Нет, друг мой, я подожду вас здесь. Но уедем отсюда сегодня же, прошу вас!

Я оставил его, уверив, что именно так все и будет. Накануне вечером мы договаривались с ним осмотреть собор Парижской Богоматери с превосходным романом Виктора Гюго в руках вместо гида. Никакое другое место в Париже я не желал видеть с бо́льшим нетерпением и потому отправился туда один.

Я перешел к Нотр-Дам-де-Пари по Архиепископскому мосту и таким образом невольно оказался в непосредственной близости от внушающего ужас Дома мертвых – парижского морга[15]. У входа в него шумела и теснилась большая толпа. Очевидно, внутри было нечто, возбуждавшее любопытство праздного люда, охочего до страшных зрелищ.

Я прошел бы к собору, минуя этот ужасный дом, если бы до моего слуха не долетел разговор двух мужчин с какой-то женщиной. Они только что отошли от витрины морга и рассказывали своим соседям о необычном мертвеце – мужчине огромного роста, со странным шрамом на левой руке.

Едва эти слова донеслись до моих ушей, как я уже присоединился к тем, кто жаждал лично лицезреть тела покойников. Смутное предчувствие мелькнуло в моей голове уже в тот миг, в отеле, когда я услышал через открытую дверь голос Пески и увидел лицо незнакомца, прошедшего мимо меня к лестнице. Теперь истина открылась мне благодаря случайным словам каких-то прохожих. Чье-то другое отмщение следовало за этим обреченным человеком от Оперного театра до дверей его дома в Лондоне и оттуда до его убежища в Париже. Чье-то другое отмщение приговорило его к расплате и покарало смертью за все грехи его жизни. В ту самую минуту, когда я в театре указал на него Песке в присутствии незнакомца, который тоже разыскивал его, участь графа была решена. Мне припомнилась моя внутренняя борьба, когда я стоял лицом к лицу с графом в его доме, когда позволил ему ускользнуть от меня, – и содрогнулся при этом воспоминании.

Медленно, дюйм за дюймом, продвигался я вместе с толпой все ближе к огромной стеклянной витрине, которая отделяет в морге мертвых от живых, пока наконец не очутился за спинами зрителей из первого ряда и не смог заглянуть внутрь.