Женщина в древнем мире

Многое может сказать и то, как называли греки своих богинь. Если Геру Гомер называл «волоокой», а Афину Палладу «совоокой», значит, первоначально их почитали в облике коровы и совы. Афродита отождествлялась с голубем. Артемида — с оленем. Не последние ли это отголоски доисторического культа животных или матриархата?

Геродот рассказывает о ликийцах, потомках жителей острова Крит, которые обосновались на юго-западном побережье Малой Азии: «Есть впрочем, у них один особый обычай, какого не найдешь больше нигде: они называют себя по матери, а не по отцу. Если кто-нибудь спросит ликийца о его происхождении, тот назовет имя своей матери и перечислит ее предков по материнской линии. И если женщина-гражданка сойдется с рабом, то дети ее признаются свободнорожденными; напротив, если гражданин — будь он даже самый влиятельный среди них — возьмет в жены чужестранку или наложницу, то дети не имеют прав гражданства»[40].

Историк Николай Дамасский, живший на рубеже эпох, подтверждает, как упорно сохранялись подобные представления: «Лидийцы больше почитают женщин, нежели мужчин; они называют себя по матери и наследство оставляют дочерям, а не сыновьям». Происхождение ведется только по матери, и обосновывается это тем, что «лишь оно может быть установлено безусловно».

Интересно отношение римлян к наречению имен дочерей. Они ценили их так высоко, что вообще не давали им никаких имен[41]. Женщины носили только родовое имя (Юлия, Клавдия, Сульпиция и т. и.). Если сразу у нескольких оказывалось одно и то же имя, рационалисты-римляне их просто нумеровали: Клавдия Терция (третья), Клавдия Квинта (пятая) и т. д.

Арабские женщины в нынешнем Иерусалиме более «современны»: они дают своим дочерям имена уже не по тотемам, а руководствуясь зачастую лишь настроениями и чувствами, которые они испытывали при их рождении. Так. одна арабская женщина, у которой рождались одни дочери, назвала четвертую За'ула («Тяжкое бремя»), а восьмую — Тамам («Теперь хватит»).

Колыбельная, которой пять тысяч лет

Для матери неважно, мальчик у нее родился или девочка, крепок ли новорожденный или слаб. Напротив, чем младенец слабее, чем уязвимее, тем больше вызывает он у нее любви и желания защитить, и все равно, лежит ли он в яслях для скота или в кроватке из слоновой кости. Детских колыбелей в древности не существовало. У бедных пастушеских и кочевых племен новорожденного клали в корыто, из которого кормили скот. И Мария в Вифлееме, как было принято у пастухов, среди которых она жила, положила младенца Иисуса в ясли для корма. Что касается пеленания, то греческие врачи рекомендовали бинты в три пальца шириной и шесть метров длиной, в которые младенца завертывали вместе с руками, ногами и головой, и так до второго года жизни.

В этом ненадежном, непредсказуемом, враждебном мире младенца подстерегали разнообразные опасности. Поэтому его обильно увешивали амулетами против дурного глаза, а в его свивальники клали чеснок и разные колдовские травы, чтобы защитить от злых духов, которые могли явиться ночью.

Это мраморная фигура с одного из Кикладских островов Эгейского моря (около 1600 г. до н. э.). Фигура была своего рода символом родословного дерева: дочь стоит на голове матери или вырастает из нее (по Нойману)

Новорожденный стремится на руки своей матери, он ищет ее живого тепла, он хочет, чтобы она целыми днями — даже когда работает — носила его. хочет чувствовать ее близость. Он ищет ее ласки, а когда не может заснуть — ждет ее успокоительного голоса. Перед нами древнейшая в мире колыбельная песня, ее записали шумеры четыре тысячи лет назад, но пели ее еще задолго, задолго до того:

Ах, мое дитя, пусть придет к тебе сон,

приходи, сон, приходи, сон.

приходи к моему малышу.

поспеши, сон, закрой его беспокойные, живые глазки.

ляг на его глазки с гулу-амулу[42].

Ах. ты все беспокоишься, бедный червячок,

я вся в заботах, я не знаю, как быть,

я смотрю на звезды, на новорожденный месяц,

он светит мне прямо в лицо,

ах, спи спокойно и спокойно проснись.