Женщина во тьме

– Не про дом, а про Патрика. Я говорила тебе, что Шону удалось кое-что выяснить. Он нашел вот это: «Мужчина и женщина обвиняются в домашнем насилии, в результате которого одиннадцатилетний мальчик попал в больницу. Ребенка нашли в обезвоженном, крайне истощенном состоянии и со следами побоев на теле. В настоящее время мальчик находится под опекой социальных служб».

– О ком это? – Листок дрожит в моей руке.

– О Патрике. Одиннадцатилетний мальчик – это Патрик. Пять лет он провел вне семьи. Он тебе об этом рассказывал? Домой он вернулся только в шестнадцать. Тогда же вышел из тюрьмы и его отец. Отбывал срок за жестокое обращение с сыном.

– Не может быть!

– Но так было. Я видела эти документы. Шон показал. За это его могли уволить, но я сама хотела во всем убедиться. Сара, ты должна знать: Патрик постоянно лжет. Но почему?

Подступает тошнота.

– Мне никогда не нравилось, как он к тебе относился, – продолжает Кэролайн, – отрезал от друзей, никого близко не подпускал. С самого начала хотел, чтобы ты принадлежала только ему.

– Прошу тебя, не надо. Хватит.

– Он всегда вел себя идеально, – вздыхает Кэролайн, – но я понимала… Он все время себя контролировал. Брр! Мне это не нравилось.

Значит, рассказы Патрика о детстве – сплошная ложь.

– В досье описано, как родители с ним обращались, я читала. Когда он вернулся, то прожил с ними еще три года. Ты представляешь, как это на него подействовало? Об этом ты подумала?

Глава 30

Сара

Поднимаюсь по лестнице, ноги не слушаются. Патрика в постели нет, подушка смята, но уже холодная. В темноте, в тишине воображение рисует мне картину: гроза, входит Хупер; там, внизу, они с мужем выпивают, и со словами: «Слишком долго я хранил его ради тебя. Забирай!» – гость толкает Патрику через стол окровавленный нож.

Выбегаю на лестницу и замираю на площадке: из комнаты Миа выходит муж и, не заметив меня, идет в ванную.

Что он делал в комнате дочери? Опять в голове безмолвным шепотом оживают нацарапанные детской рукой слова: «Я плохой. Я очень плохой». Кто написал их на стене? Один из маленьких Эвансов? Пытаюсь избавиться от наваждения.

Возвращаюсь в коридор, заглядываю к Миа.

– Заинька, ты спишь?

Она лежит лицом к стене. Свернулась калачиком, почти с головой накрылась одеялом. Кажется, спит. Значит, все в порядке. Когда дети были маленькими, Патрик всегда заходил проверить, как они спят. Наверное, сейчас он тоже заглянул посмотреть на спящую дочь, или она уснула при свете, а муж его выключил…

В этом доме в голову все время лезут мрачные мысли. Чаще всего они возникают, когда прохожу через холодные точки: мерещатся привидения, подземелья, где навеки замурованы страшные тайны и коварные обманы. И вдруг я замечаю руку дочери – она судорожно сжимает край одеяла. Миа не спит.

Вхожу. Что за странный запах?

– Миа… Ты что, выпила?

Дочь оборачивается, и я – глаза уже привыкли к темноте – вижу ее искаженное злостью лицо. Или это что-то другое… Страх?

«Я плохой. Я очень плохой», – стучит в мозгу.

– Выпила? – в тон мне шепчет Миа. – Я? Выпила?

Бросаю взгляд в коридор. Патрик все еще в ванной. Захлопываю дверь и сажусь на край кровати.

– Я чувствую запах. Это не отец. Я ушла к себе всего час назад. Если бы он в пол-одиннадцатого начал выпивать в одиночку, это было бы…

«Я очень плохой»…

– Мам, ты просто слепая! Ты вообще ничего не знаешь.

– Что он здесь делал?

Мы разговариваем шепотом, но при этих словах Миа вздрагивает, как от резкого звука.

– Все из-за дома. – Она отводит глаза, смотрит в потолок. – Пока мы не переехали в этот гребаный дом, все было в порядке.

А на самом деле? Я жила как в тумане. Здесь он как будто рассеялся. Это хорошо. Но что он скрывал, что прятал? Миа права, но только отчасти. Зло, что выплыло наружу, существовало и раньше. И корень зла не в доме. Просто порвалась наконец пелена опутывающей нас лжи.

Поднимаюсь, чтобы уйти.

– Он назвал меня Сарой.

– Что?

– Ты спросила, зачем он приходил. Да, он пьяный. Не держался на ногах, называл меня Сарой. А ты говоришь, что дом на него не влияет.

– Наверно, ошибся дверью, – выдавливаю из себя, но мое объяснение звучит фальшиво.

По испуганному лицу дочери вижу: она мне не верит.

«Я очень плохой»…

– Он не… – начинаю я и не знаю, что сказать.

– О господи, мама, ну конечно, нет. – Миа смотрит на меня с презрением. – Он был пьян и, конечно, просто ошибся дверью.

Я не в силах выговорить то, что хотела спросить. Миа права. Этот дом – он источает зло, и оно проникает мне в мозг, отравляет его, разъедает изнутри. Меня преследуют мысли об убитых, о Джоне Эвансе, о соглядатае, крадущемся в комнату дочери; о подвале и родителях Патрика, о Кэролайн…

– Миа, я позвоню Кэролайн, спрошу, можешь ли ты у нее пожить.

– После всего, что она сделала?

– Это не то, что ты подумала, – говорю я, с трудом проглотив подступивший к горлу комок, – она тебя любит. Проведешь там каникулы и будешь в…