Женщины Девятой улицы. Том 1

Из деятелей науки и философии в страну приехали Альберт Эйнштейн, Энрико Ферми, Эдвард Теллер, Клод Леви-Стросс, Герберт Маркузе, Вильгельм Райх, Эрих Фромм и Ханна Арендт[587]. В музыкальной сфере Артуро Тосканини возглавил Симфонический оркестр NBC, а Арнольд Шёнберг знакомил своих учеников, в том числе Джона Кейджа, с миром атональной музыки[588]. Если говорить о танце, то русский, в которого влюбился Денби, Джордж Баланчин, создал труппу «Нью-Йорк сити балле», соединив классическую традицию с американским стилем[589]. Архитекторы Вальтер Гропиус, Ле Корбюзье и Мис ван дер Роэ меняли облик американских городов[590]. А поскольку психоанализ был запрещен Конгрессом психологов в Лейпциге как «еврейская лженаука», США стали также «мировым центром» психологии и психоанализа. По оценкам одного эксперта, война привела в США две трети всех европейских психоаналитиков[591]. В нью-йоркской Новой школе социальных исследований появилось даже специальное отделение «Университет в изгнании», где преподавали сплошь выдающиеся беженцы-европейцы. При попадании туда создавалось впечатление, будто вузовская библиотека чудесным образом ожила. И вместо книг замечательных мыслителей на полках вы видите в аудиториях сами эти потрясающие личности. В аспирантуре Института изящных искусств Нью-Йоркского университета немецкие ученые возродили такую дисциплину, как история искусств, и бросили вызов безраздельному господству Европы в этой области[592].

Но больше всего на нью-йоркских художниках сказался приезд Стэнли Уильяма Хейтера, бежавшего из оккупированного Парижа, и Татьяны Гросман. Чтобы спастись из вишистской Франции, она перешла через Пиренеи в Испанию[593]. Эти люди произвели настоящую революцию в печати, подняв тусклые, низкокачественные журнальные репродукции на уровень истинного искусства. Существенно выиграла от притока эмигрантов и выставочная деятельность. Арт-дилеры, бежавшие из Европы с остатками своих коллекций, начали открывать галереи на 57-й улице. Приехали также книготорговцы, в том числе Джордж Виттенборн. Раньше он торговал книгами в Берлине и был зверски избит «коричневорубашечниками» за то, что в его магазине продавалась литература «предосудительного содержания» и в него часто заходили художники-гомосексуалисты. В Нью-Йорке книжный магазин Виттенборна тоже станет любимым местом художников. А еще Виттенборн вместе с Бобом Мазервеллом начнут публиковать бесценные англоязычные материалы о европейских модернистах. Благодаря им художники в Нью-Йорке смогут не только смотреть на работы своих великих предшественников в музеях, но и читать, что писали они и о них[594].

Редактор журнала ArtNews Том Гесс назвал этот интеллектуальный побег в Америку военного времени «самым удивительным исходом в истории страны… Европа просто навязала Нью-Йорку интернационализм». Мазервелл описывал город в тот период как «что-то вроде Стамбула… великого перекрестка, огромного базара», где самым ценным товаром считались идеи и люди обменивались ими с воодушевлением[595].

По оценкам Филиппа Павии, художников-беженцев, оставшихся после прибытия в США в Нью-Йорке, было всего около тридцати. Но, как утверждал Мазервелл, «они медленно… и очень искусно заполнили все музеи и галереи на 57-й улице. Теперь о них знали не только благодаря их творчеству, но и ввиду их статуса политических мучеников, изгнанных нацистами из своих домов»[596]. Впрочем, нью-йоркских художников довольно быстро перестала раздражать та легкость, с которой вновь прибывшие захватили пальму первенства в их области. Глядя на измученные и встревоженные лица беженцев, американцы признали их положение в мире искусства трудно завоеванной победой[597]. «Мы воочию убедились в том, что они великие художники. Но мы поняли также: они просто люди, как и мы. Теоретически мы можем попытаться стать такими же великими художниками», – объяснял Мазервелл[598]. А его коллеги из Даунтауна высказывались еще смелее. «Воздействие их таланта, – сказал Павия, – вызвало в нас необратимые изменения»[599].