Женщины Девятой улицы. Том 1

Дождь уже стоял стеной. Ничего не было видно. Мы обогнули изгиб на крутом склоне, а там по правую сторону стоял столб. Чикен-хилл. Печально знаменитое место. Изгиб на крутом спуске. В лучшем случае коварное место. И Жюльен врезался в столб. Машина перевернулась на ту сторону, с которой сидел Горки. А потом перекувырнулась раз или два. Автомобиль вдребезги. Собака Жюльена лаяла[1265].

Жюльен сломал руку и ключицу. Мюриэль получила небольшое сотрясение мозга. Горки, заверив, что с ним все в порядке, наотрез отказался оставаться в больнице до получения результатов рентгена и уехал. Однако на следующий день в дом Леви, где он тогда жил, позвонили из больницы. Медсестра сказала, что у Аршила сломаны ключица и два позвонка. Горки положили в больницу, на растяжку. Лежа в постели, он выглядел, словно его распяли[1266]. Мугуч, услышав об аварии, сразу же приехала к мужу. Но физическая боль Горки оказалась чистой ерундой по сравнению с его душевными муками после ее посещения. В больницу его жену привез Матта[1267]. Судя по всему, именно после этого случая Горки и сошел с ума. Например, он приказал персоналу больницы «освободить место для толп поклонников», которые вот-вот придут его навестить. «Он говорит, будто он знаменитый художник и гений, — сказал Жюльену один интерн. — Это что, правда?» — «Возможно, — ответил Леви. — Очень даже вероятно, что гений»[1268].

В июле Горки выписали, заставив носить корсет из проволоки и кожи для поддержки шейных позвонков. Живопись для Горки была в высшей степени физическим действом. Поэтому до полного исцеления он не мог работать за мольбертом. Все, что ему оставалось, — это тяжелые размышления. Над ним тяготели бремя отчаяния из-за рухнувшего брака и какая-то мистическая уверенность в том, что коварные силы, отбиравшие у него счастье с самого детства, еще не покончили с ним. А вскоре после возвращения Горки из больницы Мугуч по какой-то непостижимой причине решила наконец признаться. Она рассказала мужу, что во время своего двухдневного отсутствия в предыдущем месяце действительно была с Маттой[1269]. И Горки ощутил мощный прилив энергии, но думать он мог только об одном — о мести. Он назначил Матте встречу в Сентрал-парке. Увидев обидчика, Аршил понесся за ним, размахивая тяжеленной ирландской тростью и явно намереваясь забить его до смерти. Но Матта каким-то образом успокоил Горки. В результате они сели на скамейку и начали разговаривать. Окончательно раздавленный мыслью о том, что он не способен даже убить презренного Матту, Горки заявил чилийцу о своем намерении «сделать ему подарок». И ушел из парка, но в Коннектикут не вернулся. Горки отправился бродить по Нью-Йорку[1270].

Человек, который когда-то торжествующе шествовал по Гринвич-Виллидж с высоко поднятой головой, Пикассо Вашингтон-сквер, был уничтожен физически и побежден духовно. Он начал вести себя как сумасшедший. Через два дня после встречи с Маттой Горки отправился в мастерскую своего старого друга — скульптора Исаму Ногучи. Он долго стоял на улице под окном, завывая: «Исаму! Исаму! Исаму!» Ногучи вспоминал: «Я сначала подумал, что слышу это во сне. Но потом все началось снова, как странная заунывная песнь». Выглянув в окно, он увидел Горки. Тот, плача, сообщил Исаму, что его никто не любит, и попросил отвезти его обратно в Коннектикут[1271].

Приехав домой 20 июля, Горки вонзил нож в свою последнюю картину, после чего обзвонил друзей и попросил у каждого какой-нибудь помощи. По мнению Леви, художнику на самом деле просто хотелось в последний раз услышать их голоса[1272]. Ранее в тот же день он сделал несколько петель в арендованном им имении. Одна из них свисала со стропильной балки навеса, куда Аршил иногда уходил читать или думать[1273]. В полдень 21 июля Горки нацарапал белым мелом на старом ящике для красок, стоявшем под навесом, «Прощайте, мои любимые». И повесился[1274].