Женщины, которые вдохновляли

Карла Брюллова избрали профессором первой степени Флорентийской Академии художеств. Академии художеств Милана, Болоньи и Пармы избрали русского живописца своим почетным членом.

Щедрый А. Н. Демидов, заплатив за «Последний день Помпеи» 40 000 франков, преподнес ее в дар российскому Императорскому Дому, и ее автор получил орден Святой Анны 3-й степени.

Николай I поместил картину в Императорский Эрмитаж, а затем подарил ее Академии художеств.

Брюллов стал кумиром Италии: за ним ходили по пятам, как за чемпионом, поднявшим гирю небывалого веса, мастера зазывали в гости, жаждали узнать его мнение, высоко ценили каждый штрих брюлловского карандаша.

Заказы сыпались со всех сторон.

Как того и следовало ожидать, Брюллов увековечил свою любовь, трижды изобразив ее в «Помпее»: в испуганной девушке, молодой матери, укрывающей младенца и погибающей женщине в центре картины.

В одном месте она стоит рядом с ним, златокудрым красавцем, прикрывающим этюдником от дождя из горячего пепла голову.

Возможно, Юлия стала вдохновительницей и знаменитого шедевра «Итальянский полдень».

Брюллов писал с нее портреты, считая их незаконченными, так Юлия Павловна не любила позировать.

Ей всегда было некогда.

На одном из полотен она представлена возвращающейся с прогулки, она порывисто вбегает в комнату — под восхищенными взорами девочки и прислуги-арапки.

Черты Юлии, как наваждение, появлялись тогда во многих работах Брюллова.

На многих рисунках художника так же угадывается облик его легендарной музы и любимой женщины.

Из портретов Самойловой известны два. Другие исчезли бесследно, но остались в памяти современников.

Брюллов стал знаменитым, и все же некоторый комплекс неполноценности по отношению к его возлюбленной у него оставался даже после европейского признания.

Конечно, причины у него были, поскольку уж очень противоречивым оказался характер Юлии.

И он часто задумывался на тем, действительно ли, она любила его? Или ему это только казалось?

Ведь рядом с ней было столько знаменитых и красивых мужчин: Верди, Россини, Доницетти, Беллини, Пачини!

А столько сплетен ходит о ветренной и взбалмашной русской графине, каковой ее считали многие общие знакомые!

Что ей скромный российский художник, пусть и достаточно известный.

Дабы не потерять ее, он, забросив самое святое, что у него было, после Юлии в жизни — кисти и холсты, наведывался в ее миланский дворец.

Но тревожился он зря.

Во всяком случае, в то время.

Хотя бы по той простой причине, что без особого напряжения он уже стоял в одном ряду и с Верди, и с Беллини.

«За внешностью молодого эллинского бога, — писал о Брюлове один из современников, — скрывался „космос“, в котором враждебные начала были перемешаны и то извергались вулканом страстей, то лились сладостным блеском.

Он весь был страсть, он ничего не делал спокойно, как делают обыкновенные люди. Когда в нем кипели страсти, взрыв их был ужасен, и кто стоял ближе, тому и доставалось больше».

И печальная история с Анриенной Демулен служила лучшим тому доказательством.

Юлия Самойлова любила его. Другое дело, что это была своеобразная любовь.

Ну, хотя бы потому, что ни она, ни экстравагантный модный живописец не только не стремились к семейному союзу, но даже и не думали о нем.

Более того, по мнению знавших ее людей, в те годы графиня резко изменилась.

Привыкшая повелевать, она относилась к Брюллову как к жрецу высокого и вечного искусства и чувствовала себя рядом с ним пылкой поклонницей.

— Я, — как-то сказала она ему, — согласна быть униженной вами…

— Но почему? — удивился Брюллов.

— Если я считаю себя ровней императору, то почему бы вам, мой милый Бришка, не сделать из меня свою рабыню, навеки покоренную вашим талантом? Ведь талант — это тоже титул, возвышающий художника не только над аристократией, но даже над властью коронованных деспотов…

И как тут не вспомнить Куприна!

«Такова власть гения! — писал он в „Яме“. — Единственная власть, которая берет в свои прекрасные руки не подлый разум, а теплую душу человека!»

И именно поэтому Юлия писала своему владыке:

«Никто в мире не восхищается тобою и не любит так тебя, как твоя верная подруга…»

Они были удивительно похожи как душами, так и восприятием мира.

Они все могли без ложного стеснения рассказать друг другу, могли весело посмеяться над самими собою. Они всегда и все прощали друг другу.

Поначалу они всюду появлялись только вместе. Яркая, статная красавица и невысокий экспансивный Карл были запоминающейся парой. Вдвоем они путешествовали по Италии.

Но и в разлуке их тяга друг к другу не ослабевала.

«Люблю тебя более, чем изъяснить умею, обнимаю тебя и до гроба буду душевно тебе приверженная Юлия Самойлова», — письма, содержащие подобные признания, находили художника, где бы он ни странствовал вдали от подруги.

Но на личную свободу никто из них пока не посягал.

— Между мной и Карлом, — говорила Юлия, — ничего не делалось по правилам!

Их отношения были выше привычных представлений о морали.

Даже ревность была им чужда, и они не скрывали друг от друга своих любовных похождений, которые время от времени случались.