Женщины, которые вдохновляли

Ни новые стихи, ни отчаянные письма не могли заставить Анну сказать ему «да», и, не в силах больше мучиться, Николай принял яд в Булонском лесу.

Но смерть и на этот раз обошла его стороной: какой-то гуляка вовремя заметил лежавшего без движения человека и вызвал полицию.

Через месяц в столицу Франции приехал брат Анны Андрей.

Остановился он у Гумилева.

Им было о чем поговорить: о России, о литературе и, конечно, об Анне, в которой к тому времени произошла перемена.

Ахматова, узнав от брата о попытке самоубийства, прислала Гумилеву телеграмму, после которой в Николае снова зародилась надежда.

«Если бы вы видели, какая я жалкая и ненужная, — писала она. — Главное, не нужная, никому и никогда.»

Что это было?

Признание в любви, призыв, или минутная слабость тоже начинавшей чувствовать одиночество большой поэтессы?

Ошалевший от счастья Гумилев воспринял эти жалобы любимой им женщины, как призыв.

Осенью он отправился в Россию и снова получил отказ.

На этот раз он травиться не стал. 18 августа 1908 года несчастный влюбленный стал студентом юридического факультета, а в сентябре уехал в Египет.

Анну он, конечно, не забыл и не собирался отступать. Но когда в 1909 году в гостинице «Европейская», где после окончания литературного вечера они пили кофе, она, наконец-то, согласилась стать его женой, он не поверил ей.

Тем не менее, это было так, и 5 апреля 1910 года Гумилев подал прошение ректору университета разрешить ему вступить в брак с А. Ахматовой и провести медовый месяц за границей.

14 апреля разрешение было получено.

25 апреля 1910 года в церкви Никольской Слободки на левом берегу Днепра, Анна Горенко стала Гумилевой.

Никто из родственников жениха на венчание не явился: в семье Гумилевых все были почему-то уверены, что этот брак не продержится долго.

Вскоре после свадьбы молодожены отправились в свадебное путешествие в Париж.

И именно тогда произошло ее знакомство с человеком, который пусть и ненадолго, но так ярко вошел в ее жизнь.

Надо полагать, что Ахматова вряд ли страстно любила Гумилева, и если бы это было не так, она вряд ли бы раз за разом отказывала ему.

Да, после разрыва с Голенищевым-Кутузлвым она решилась на этот брак, но вряд ли можно сомневаться в том, что сердце ее оставалось свободным.

Анна Андреевна не любила рассказывать о своей личной жизни, о ее романах известно только со слов ее друзей и близких знакомых.

Сама поэтесса предпочитала делать это в своих стихах.

Но нет ничего тайного, чтобы рано или поздно не стало явным.

Не стал тайной и роман Ахамтовой с итальянским художником Амедео Модильяни.

Однако 1911 год был отмечен не только ее романом с великим художником.

В том году Ахматова прочитала посмертную книгу Анненского «Кипарисовый ларец», которая, по ее словам, и открыла ей путь в большую литературу.

И именно тогда ее стихи пошли «ровной волной», чего не было раньше.

Но дело было не только в Анненском.

Никакие книги не сделают из человека поэта, если у него нет к этому призвания свыше.

У Анны оно было и рано или поздно должно было заявить о себе в полный голос.

Судя по всему, и сама Ахматова не считала себя талантливой.

«Вначале, — писала она в заметках „О Гумилеве“, — я действительно писала очень беспомощные стихи, что Николай Степанович и не думал от меня скрывать.

Он действительно советовал мне заняться каким-нибудь другим видом искусства, например, танцами».

Надо полагать, что после женитьбы Гумилев окончательно утвердился в мысли, что в семье достаточно одного поэта, а он уже был известен и признан.

Более того, в начале прошлого века далеко не все мужчины любили женщин-поэтов.

Это нарушало все патриархальные традиции и установки.

Про одного из таких приверженцев старины Ахматова сказала так:

— Он говорил о лете и о том, что быть поэтом женщине — нелепость…

Вполне возможно, что этим «приверженцем старины» был сам Гумилев, который возмущался, когда видел тех дам, которые претендовали на причастность к высокой поэзии.

Исключение он делал только для Ирины Одоевцевой, и то только потому, что она была его ученицей.

Не нравилось ему и увлечение стихами Анны, и всякий раз возвращаясь из путешествия, он уже на вокзале недовольно спрашивал:

— Писала?

— Писала, Коля… — сознавалась Анна.

Гумилев обреченно махал рукой, и они ехали домой.

«В отношение Николая Степановича к моим стихам, — писала по этому поводу сама Ахматова, — тоже надо, наконец, внести ясность, потому что я до сих пор встречаю в печати (зарубежной) неверные и нелепые сведения.

Так, Страховский пишет, что Гумилев считал мои стихи просто „времяпровождением жены поэта“, а, женившись на мне, стал учить меня писать стихи, но скоро ученица превзошла… и т. п.

Все это сущий вздор!

Стихи я писала с 11 лет совершенно независимо от Николая Степановича, и пока они были плохи, он, с свойственной ему неподкупностью и прямотой, говорил мне это.

В сентябре Николай Степанович уехал на полгода в Африку, а я за это время написала то, что примерно, стало моей книгой „Вечер“.

Я, конечно, читала эти стихи моим новым литературным знакомым.

Что Николай Степанович не любил мои ранние стихи — это правда.