Женщины-масонки

– Как? Те гиганты, которых я привел в пример, были истинными гигантами, и о них-то вы так говорите? Истинный гений всегда одинок! Гомер не делит свою славу ни с одной из женщин. Ньютон умер девственником. Судите сами: разве такие люди, как Христофор Колумб, Гутенберг, Шекспир, идут за триумфальными колесницами своих возлюбленных? А ведь это, я думаю, великие имена, это имена людей прославленных и сильных духом. Кого вы им противопоставите? Мольера? Но Мольер всегда брал перо в руки только затем, чтобы посмеяться над женщинами или проклясть их; его ум вечно был занят мыслью о том, как бы отомстить за его сердце. Данте? Он просто хотел посмеяться со своей девятилетней Беатриче. Петрарка? Ах, Боже мой! Петрарка! Да ведь он скорее гусь, чем лебедь!

– Все это шутки и парадоксы,– заметил господин Бланшар.

– А теперь скажу о себе. Я не позволяю женщинам останавливать меня или мешать мне. У меня есть только одно достоинство – моя мужская гордость, и я ревниво оберегаю все привилегии моего пола. Говорят, что любовь способна подвигнуть человека на великие дела; возможно, и так, но я от всего своего мужского сердца жалею мужчину, который способен совершить великое дело лишь на глазах у женщины. Дать сражение ради ленты или поцелуя, изобрести пароход в надежде на благосклонный взгляд прекрасных глаз – это проявление слабости, недостойной мужчины. И вот, я обещаю…

– Не обещайте!

– В таком случае я клянусь! – со смехом сказал Филипп.

– Я посоветовал бы вам не давать клятвы.

При этих словах глаза господина Бланшара засверкали, приняв какое-то странное выражение. Слова его становились все более и более язвительными. Присутствующие почувствовали, что разговор этих двух мужчин вот-вот превратится в ссору.

В зале уже воцарилась тишина.

Господин Бланшар первым нарушил молчание.

– Я постараюсь быть настолько вежливым, насколько это возможно в подобных обстоятельствах, когда скажу вам, что не верю, будто вы и впрямь избежали влияния женщины.

Начало было вполне определенным.

Филипп Бейль сделал резкое движение.

– О, будьте спокойны,– продолжал господин Бланшар,– я отвечу вам, и притом не щеголяя своей эрудицией.

– Весьма сожалею!– ухмыляясь, заметил Филипп.

– Мои аргументы не покоятся в могилах, именуемых энциклопедиями или же историческими трудами; они не мертвые, а живые, и в этом их преимущество.

– Я вас не понимаю.

– Я привык повсюду и во всеуслышание выражать свое мнение; вот почему уже полчаса я испытываю невыносимые муки, слушая вас. Всякий, кто меня знает, засвидетельствовал бы, что это самое страшное испытание, какому я когда-либо подвергался. Само собой разумеется, я отдаю должное и вашему блестящему остроумию, и вашему блестящему интеллекту; это совершенно бесспорно. Но дело в том, что ваши теории представляются мне тем более хрупкими, а ваши убеждения тем более легкомысленными, что мне достаточно произнести одно слово, нажать на одну пружинку, и вы тотчас же окажетесь в очевидном противоречии с самим собою.

– Говорите яснее, сударь,– отвечал обеспокоенный Филипп,– доселе вы говорили сплошными загадками.

– Будь по-вашему,– сказал господин Бланшар,– сейчас вы все поймете. Рядом с нами, в салоне мэрии, находится молодая женщина; она умна и красива, и все мы только что ей аплодировали: я имею в виду Марианну.

Филипп вздрогнул.

– Сударь, вы забываете…– прошептал он.

– Я ничего не забываю… Так вот, Марианна – я называю ее сценическое имя, имя уважаемое и прославленное,– связана с вами, как говорят, узами, которым завидует множество мужчин, но которые вы считаете весьма легкими, а главное, весьма непрочными. Говоря напрямик, Марианна – ваша любовница.

– Милостивый государь!…

– Здесь, как и повсюду, это общеизвестно.

– Довольно, сударь!– с яростью вскричал Филипп.– Есть темы для разговора, касаться которых должно было бы помешать вам простое приличие!

– Я только нажал на пружинку,– холодно возразил господин Бланшар.

Филипп сдержался; он стоял, опираясь на стол; теперь он отошел подальше и прислонился к камину, повинуясь потребности в движении, которое выражает сдерживаемый гнев.

Теперь он стоял лицом к лицу с господином Бланшаром.

– К чему вы клоните, сударь?– спросил он.

– Я хочу кое-что предложить вам.

– Я вас слушаю.

– Если то, что вы сейчас утверждали,– это всего-навсего игра ума, мое предложение покажется вам вполне естественным, и вы его примете как самую простую вещь на свете, как шутку времен Регентства[28]. В противном случае…

– Что в противном случае?

– В противном случае вы разгневаетесь, и ваш гнев неизбежно засвидетельствует, что я был прав в том смысле, что он сведет на нет ваши рассуждения о женщинах и ваши претензии на философию.

– Ближе к делу, сударь!

– Я уже подошел к цели, и последняя фраза этого предисловия нужна будет мне для того, чтобы извиниться перед вами, ибо в нем есть нечто старомодное и театральное…

Филипп Бейль пытался что-то прочитать в глазах господина Бланшара, хладнокровие которого постепенно начинало выводить его из себя, хотя и внушало ему уважение.

– Ну, и что же это за предложение?– спросил он.