Женщины прощают первыми

Эту теорию я выслушиваю через день. Мысленно я спорю с ней до хрипоты. У меня железные аргументы, об которые риткины теории разбиваются, как волны об кованые носы римских трирем. Во-первых, я не хочу шляться по подиуму. Я не люблю выставлять напоказ свои достоинства. Во-вторых, почему я должна ходить на свету, а они сидеть в темноте. Нет уж, подымите мне веки! Света, света! Я хочу видеть Тех, Кто Выбирает! В третьих, я не знаю своих достоинств. Умение два дня обходиться чипсами и « Фантой» – недостаток или достоинство? А второй размер груди – достоинство? Или, все– таки, недостаток?

И наконец, я даже целоваться толком не умею!

Ритка молча смотрит на меня своими круглыми глазами.

– Ну? – говорит она. – Что ты молчишь?

А я не молчу. Просто она меня не слышит.

– Ритка, а когда целуешься, язык надо утапливать в себя или выталкивать от себя?

– Чего?

Ритке не до шуток. Она внимательно смотрит на меня и молчит. Наверное, работает языком, пытаясь определить, какая позиция ключевая? Наконец, ее чело проясняется. Табун не стреноженных мыслей проносится по ее челу в сторону правого уха, скрывается в розовой впадинке, и выныривает на свет из левого. Кругосветное путешествие окончено, Одиссей мысли добрался до Пенелопы смысла.

– Так ты не умеешь целоваться? Ха, это и есть твое главное достоинство!

Я ложусь на холодную парту. Дерево, когда ты было сосной, мечтало ли ты повстречать лесоруба? Ритка – лесоруб, ее топор занесен над моей поникшей башкой.

Ритка сбрасывает конспекты в брезентовый рюкзачок. Аувидерчи, сестрица!

– Значит, так! Я договариваюсь с Лешиком, чтоб он научил тебя целоваться!

С худой овцы хоть шерсти клок! Чао, крошка!…

Ритка смешивается с толпой таких же, как она, умеющих целоваться. Жаль, я так и не успела спросить – а кто, все-таки, худая овца? Я или Лешик? Если я, то почему худая, у меня классически средний вес. Если Лешик, то он скорее, баран…

Нет, наверное, все-таки я. Я овца, но вместо колечек живой, теплой шерсти, я вся опутана кольцами поцелуев. Каких здесь только нет: знаменитый французский, от которого содрогается тело и никнет душа, страстный итальянский, с проникновением в кратер рта, горячий и сухой испанский. От испанского сердце заворачивается в жгучий плащ крови и стучит, как кордовские кастаньеты. О, Боже, какой из них носит на своих губах Лешик?

Может, от его прикосновения я тут же потеряю сознание. Или сознание потеряет он, что значительно хуже. Нет, лучше это буду я! Лешик, как-никак, плейбой, у него выучка и железные нервы. Только бы губы не оказались такими же!…

– А вот так? Что-нибудь чувствуешь?

Вечер, воскресенье, Ритка ушла в магазин. И где ее так долго носит?

– А что я должна чувствовать?

Лешик смущен. Удивительное дело – оказывается, и плейбои умеют смущаться.

– Ну, не знаю…Жар…зуд…что-то такое…

Нет, зуда точно нет. Жара – тоже. А вот что-то такое есть. Но не знаю, как это называется. Может, удивление? Или радость? Или – полстакана радости пополам с удивлением. И капля страха. Вдруг…

– Лешик, а тебе это не в тягость ?

Вопрос коварный. Многое зависит от того, как он ответит. Настоящий плейбой скажет: нет, я в этом деле собаку съел. Или: подумаешь, делов – то…Но Лешик дипломатичен, как Отто фон Бисмарк в период объединения германских земель.

– Но я ведь обещал Ритке?

Вот как! Оказывается, Лешик – человек долга. И среди плейбоев встречаются люди долга. Мы сливаемся в очередном поцелуе. Так вот как называется наш поцелуй – долговой. Лучше бы долгий, но выбирать не приходиться – какой есть…

От Лешика пахнет чем-то восточным и сладким. Ну, да – Лешик повелитель женщин, глава гарема, временно распущенного по домам. От него так и должно пахнуть: сандалом, мускусом, китовой амброй. Правда, что такое китовая амбра, понятия не имею, но, вероятно, что-то тягучее и нежное. Как сгущенное молоко, забытое на две недели на дачном подоконнике.

– А так лучше?

Я открываю глаза.

– Как?

Лешик непонимающе смотрит на меня.

– Когда кончик языка у тебя во рту?

У меня? Во рту? Кончик языка? А я и не заметила! Господи, что сказать? Что сказать-то? А ведь о вещах, которыми мы сейчас занимаемся, написаны сотни томов. Иные из французских королей потому и вошли в историю только потому, что умели мастерски целоваться. Нет, мне явно не стать французской королевой. А уж королем и подавно. Сотни томов, века истории у меня за спиной, а сказать нечего.

– Ну, да…Лучше…– говорю я с французским прононсом.

Что-то я устала от этих уроков. Я сажусь на диван. У Лешика замечательный диван – старинный, с гнутой спинкой, с нежно охающими пружинками под бархатной обивкой. Сколько наложниц возлежало на этом ложе любви? Какие поцелуи сыпались на его розовую мякоть?

– Может, поедим ? – скромно вопрошает Лешик.

Я киваю. Лешик варит кофе, приносит сушки и круглую плюшку с крошками сахара наверху. Плюшка похожа на кремовую розу с капельками утренней росы на лепестках-завитушках. Верхняя часть достается мне, сахаринки катаются на языке, тают, растворяются в кофейной влаге.

– Я, вообще-то, удивился, когда Ритка сказала о твоем предложении…