Женщины в жизни Владимира Высоцкого. «Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол…»

Марина Полицеймако, немало отыгравшая с Высоцким на таганских подмостках, рассказывала, что «часто за кулисами он сочинял рифмы — абсолютно отрешенный, обособленный ото всех. Помню, подошла к нему после «Преступления и наказания»… сказала: «Володя, как хорошо ты сегодня играл!» Высоцкий обрадовался похвале как ребенок! «Знаешь, — ответил, — это пока так, а потом будет еще лучше»… Она считала, что «Володя был очень больным человеком… болезнь была страшной: он же тратил себя, спал по три-четыре часа в сутки, работал бешено, наизнос. У него был горячий темперамент и масса творческих замыслов, а еще он был неухоженным и каким-то неприкаянным». Журналистка, беседуя с Мариной Витальевной, попыталась возразить: «Но ведь вокруг было огромное количество женщин». Полицеймако же непоколебимо стояла на своем: «И тем не менее он был очень одинок!..»[428]

За Семена Фараду она вышла замуж отнюдь не юной девушкой, в 39. Родила. И по сей день кланяется Владимиру Высоцкому за помощь: «…У меня начался мастит, — вспоминает актриса, — и он (муж. — Ю.С.) в перерывах между репетициями бегал за молоком. Володя… был единственым из наших актеров, кто имел доступ к валютным магазинам. Когда он увидел, что на Сене нет лица, купил в «валютке» банку сухого детского молока, которого нам хватило на несколько месяцев…»[429]

У «вскормленного Высоцким» их сына Михаила, само собой, образовалась собственная версия спасения «от голодной смерти»: «мама близко дружила с Владимиром Высоцким, и он после очередной поездки во Францию привез мне детскую смесь…»[430]

С годами сменялись поколения актеров Таганки. Меркли прежние, загорались новые «звездочки», появлялись иные фаворитки.

Актриса театра Любовь Селютина (очередная Сонечка Мармеладова в «Преступлении и наказании») признавалась: «Мне хотелось к ногам Высоцкого упасть, когда видела его глаза под наркотой…»

Именно ей Юрий Петрович Любимов доверил роль «женщины в черном, той, кто оплакала свой век, своих погибших, кто осталась верна памяти убиенного Поэта. Ее историческое имя — Анна Ахматова… Вся в черном, одновременно похожая на двух главных Муз любимовского театра — Демидову и Славину, она и в самом деле подобна античной жрице, плакальщице на похоронах Поэзии…»[431]

Проницательная ревнивица Марина Влади в своей книге «Владимир…» наотмашь заклеймила «баб с Таганки»: «Особенно ненавидели тебя девочки. Они распространяли слухи, пытались поссорить тебя с Любимовым, превратили театр в корзину с копошащимися крабами…»[432]

Бог им судия.

В театре служили не только актрисы. Работавшая на «Таганке» гримером Ольга Петренко рассказывала: «Я тогда буквально на крыльях на работу летала. Высоцкий всегда приходил за несколько часов до спектакля… Володя очень основательно готовился к роли — входил в образ, долго примерял разные парики. Сам он никогда не гримировалося… полностью доверял нам… В «Преступлении и наказании» он играл Свидригайлова. В исполнении Высоцкого Свидригайлов был ну просто гадом, человеком-пауком, втирающимся в доверие. Образ, созданный Володей на сцене, оказался настолько убедительным, что персонаж этот превратился в основной, вокруг которого уже разворачивалась драма Раскольникова. Даже Любимов не ожидал такой метаморфозы. И создать этот хитрый образ помогли Высоцкому мы, гримеры…»[433]

Говоря о закулисных нравах, трудно не довериться опыту ветерана сцены и кинематографа Ольге Аросевой, которая с удовольствием откровенничала: «В свое время, когда Сатира выезжала на гастроли, гостиничные горничные разводили руками и спрашивали наших красавцев: «Ребята, а семьи-то у вас есть?» Потому что на их глазах ребята завтракали в одном номере, обедали в другом, а спали в третьем. Театр без романов — это ужас. Я не за пошлость. Но я — за романы…»

Вот так!

Театральные и кинематографические мэтры утверждают, что романы между актерами — огромное подспорье в работе. С этим трудно спорить, да и к чему? Ведь любовь — это именно то чувство, которое труднее всего имитировать. Особенно на сцене. Это — всегда допинг.

«Представьте — муза ночью у мужчины! Бог весть, что люди скажут про нее…»

В середине 1960-х Высоцкий попадает в высший свет тогдашней столичной интеллектуально-богемной элиты. Был даже удостоен чести встречать новый, 1965 год, в доме самого (! — Ю.С.) Андрея Вознесенского. Кроме жены поэта Зои Богуславской, там присутствовала и Майя Плисецкая с Родионом Щедриным, и другая публика. Высоцкий для моральной поддержки же прихватил с собой друзей — Смехова и Кохановского. Ну, и, естественно, «в обнимочку с об шарпанной гармошкой, — меня и пригласили за нее.»

Носительница титула Божественной, Майя Михайловна, была совершенно покорена «Письмом на сельхозвыставку». Слушая ее, она так отчаянно хохотала, что молодой автор от смущения вынужден был прерваться.