Женские убеждения

За время работы в фонде Грир раз десять приходила в этот кабинет не по служебным делам, а потому, что Фейт замечала: с ней что-то не так – и звала на разговор; равно как и потому, что Грир чувствовала: ей тут рады. Фейт приучила ее выговариваться всякий раз, когда она в этом нуждалась. Вслед за первым их разговором по поводу неурядиц с Кори Грир снова зашла к Фейт несколько месяцев спустя, после выходных, проведенных в Макопи – по ходу этих выходных Кори окончательно разорвал их отношения. «Я тебя люблю и всегда буду любить, – произнес он неестественным тоном, будто в школьном спектакле, – и мне не хочется делать тебе больно. Но я так больше не могу».

Фейт ее утешила, сказала, что лучшее лекарство в трудные моменты жизни – это работа.

– Работа – действенное средство, – сказала она. – Особенно когда ты страдаешь. Продолжайте писать речи для наших выступающих, Грир, продолжайте представлять себе, как они живут, что повидали. Постарайтесь выйти за пределы своего существа и войти в них. Увидеть случившееся в ином ракурсе. А захотите со мной поговорить – дайте знать.

С тех пор прошло три с половиной года. После разрыва Грир с Кори стали общаться куда реже, а теперь она виделась с ним только тогда, когда приезжала к родителям в Макопи. С каждым годом раздельного существования они все сильнее отдалялись друг от друга – она видела картину объективно: Кори превратился в рослого тощего мужчину, который жил с матерью, в доме с диваном, накрытым пластиковым чехлом, видеоиграми и черепахой. Ощущения, которые она испытывала всякий раз, когда видела там его – его! – как он живет, как превращается в этого нового, незнакомого человека – были по силе равнозначны обострению хронической болезни.

После их разрыва у Грир было несколько мимолетных романов, по большей части недурных, в паре случаев крайне мучительных. Ей случалось с кем-то познакомиться за бокалом пива после работы в баре из тех, которые посещают молодые люди, работающие в перспективных стартапах или на сайтах, освещающих культурные события. К двадцати шести годам Грир полностью определилась со своим внешним видом. Синяя прядка в волосах была смыта несколько лет назад, на ее место пришло мелирование, однако пронзительная и отчасти сексуальная своеобычность ее облика никуда не делась, более того, приобрела стильность. В моде тогда были массивные очки. Она их и носила, а с ними часто – короткие юбки, цветные колготки и черные сапожки, как на работу, так и на разные мероприятия фонда или когда шла за полночь в бар.

Иногда на такие выпивки собирались на «Скиллете», бывшем плавучем маяке, переделанном под вечеринки – он стоял на приколе на Гудзоне ближе к центру города. Пол качался под ногами, а она пила, громко говорила и флиртовала. Став одинокой, Грир принудительно обучила себя флирту. Мужчины, с которыми она встречалась, едва ли не все как один сообщали, что они «несколько лет как окончили Уэслиан». Их постели – если до того доходило – всегда оказывались либо совсем неубранными, либо убранными неряшливо. У этих мужчин не было ни времени, ни желания заниматься бытом, и вряд ли когда появится.

За два месяца до конференции в Лос-Анджелесе, там, на борту «Скиллета», перед Грир этаким напористым цветком раскрылся Бен Прохнауэр, ее коллега. Они стояли очень близко друг к другу – так она когда-то стояла рядом с Марселлой Боксман, которая давно уже ушла из «Локи» и работала в Кембридже на кафедре социальных инноваций – и он вдруг настойчиво осведомился:

– Ну. Ты иногда думаешь обо мне в этом смысле?

– В каком смысле? – Грир отстранилась, взглянула на него. Они столько лет проработали вместе. Поначалу он с ней заигрывал, но скорее просто по инерции. А сейчас, без всякого предупреждения, вдруг перешел в атаку. Лицо его сияло оптимизмом точно новенькая монетка. В ту ночь Грир переспала с ним на футоне в его квартире-студии в Форт-Грин. Эта неожиданная связь была из тех событий, про которые оба участника знают заранее, что потом будут вспоминать их со смутно-сентиментальной отрадой, забыв про то, что свела их вместе печаль.

Когда настала ее очередь выйти в тот день в Лос-Анджелесе на сцену, Грир шагнула вперед – при микрофоне, слегка дрожа; глаза ее бегали по темному залу, она напоминала золотую рыбку, которую только что выплеснули в новый аквариум, перед ней за стеклом – тысячи невидимых женщин. Рядом на сцене в терпеливом ожидании стоял сурдопереводчик. В зале висела тишина, лишь время от времени раздавался естественный и почему-то узнаваемо-женский кашель, за которым следовало шуршание в сумке в поисках леденца, а потом торопливый шелест разворачиваемой упаковки.