Женский хор

Позже в то утро, выходя из кабинета после каждой консультации, она подходила к стойке, чтобы положить карту, наклонялась ко мне и говорила со мной. Обращалась ко мне на «ты»!!! Я подумала: «Она что, напилась?», но я прекрасно видела, что что-то произошло. Она была возбужденная и как будто удивлялась тому, что находится здесь, что чувствует себя нужной! Знаешь, я никогда не чувствовала себя такой нужной, даже после всех процедур, которые мне доверяли провести. Я работала с расширителями, компрессами и кетгутом, в первый же день, войдя в операционную, я подумала, что здесь хотела бы провести всю оставшуюся жизнь, я искренне думала, что больше нигде не смогу быть счастливой, о хирургии я мечтала с тех пор, как мне было… Это несложно: когда я была совсем маленькой, в три, четыре года, мой отец (кстати, это был первый раз, когда она заговорила об отце, было ощущение, что он последний мерзавец, а в то утро ее глаза горели каждый раз, когда она о нем говорила) всем рассказывал, что я наложила шину плюшевому мишке и попросила иголку с ниткой, чтобы починить платье одной куклы, сказав, что на нее напал дракон, но она спаслась, и я должна все привести в порядок, потому что я сируг (мило, правда? Мне это показалось очень милым, она старалась повторить это слово в точности так, как произносила его в детстве), таким образом, находиться среди инструментов было моей всегдашней мечтой, которая со временем только крепла. Однако впереди меня ждали годы каторжного труда, потому что ты прекрасно знаешь, как думает большинство хирургов: сама мысль о том, что в операционную войдет баба, кажется им не просто ересью, а абсурдом, мерзостью, чудовищным преступлением против природы, если бы ты только знала, какие глупости я слышала из уст преподавателей: «Хирургия в опасности, сейчас половина моих интернов – женщины», – клянусь, он не шутил, или вот такие похабные слова: «В операционной и без того достаточно крови, зачем еще впускать сюда матку на шпильках?», и намеки на то, что ты недостаточно сильна, чтобы распилить бедро, что ты бегаешь писать в четыре раза чаще мужиков, что, ничуть не заботясь о коллективе, возьмешь да и родишь малыша,  – видишь, это самый настоящий бред. Мне на это наплевать, меня предупреждали, я уже читала и слышала все, что имеется на этот счет, и неважно, сколько раз меня оскорбляли и пакостили мне просто потому, что я – женщина… Я подготовилась, всегда нужно быть готовой, женщины не только больше работают, но и планируют, предвосхищают, просчитывают (и наши расчеты повергают мужиков в священный трепет). И вот они, решив тебя подразнить, задают тебе вопрос о какой-нибудь передовой технологии, вопрос, который сами считают неразрешимым, – и ты поджидаешь удобного случая, чтобы с ними расквитаться, ты наносишь им удар прямо в рыло – например, статью по этой теме, которую ты выписала раньше них, – и добиваешь их, говоря: «Я не стала делать для тебя перевод, тебе даже на французском будет сложно». Им неловко, они не могут влепить тебе затрещину, как мужику, они не могут разозлиться – это слишком красноречиво будет свидетельствовать о том, что им больно и противно, – поэтому они презрительно улыбаются (а сами поджали хвост за ширинкой), а потом важно расхаживают перед тобой и дразнят тебя, собравшись в маленькую группу и вооружившись банками с пивом. Они говорят, что, чтобы быть такой же жесткой, нужно, чтобы у тебя был недотрах или быть лесбиянкой, и что, если тебе сделают кариотип [57] и обнаружится, что у тебя яйца вместо яичников, они оставят тебя в покое. А ты упрямо идешь вперед, к должности, о которой всегда мечтала, зная, что если ты ее получишь, то именно потому, что ее заслужила. Теперь ты понимаешь, что, когда меня направили сюда (и тут она рассказала мне все, о чем ты и сам догадывался, о произошедшей с ней перемене, о разочаровании – короче, ты сам все это знаешь), я очень нервничала, была очень несчастна, очень pissed-off [58] , как говорил папочка (да, да, она так и сказала – «папочка»). Оказавшись здесь, мне захотелось очутиться в другом месте, уйти, создать впечатление самого неприятного человека, чтобы меня выгнали, а потом… А потом Карма… никак не могу сказать Франц, понимаешь, не знаю, как у тебя получается называть его по имени, я никогда не смогу, у меня будет ощущение, что я недостаточно уважительно к нему отношусь (я улыбнулась, но ничего не ответила, дав ей продолжить), но я знаю, что во многих отношениях я скованна, понимаешь, когда я пришла сюда, все – Карма, и ты, и женщины, особенно женщины,  – вы меня не отвергли. Я знаю, что вначале вела себя отвратительно, и потом, ты знаешь только то, что ты видела, слышала, но если бы ты знала, Алина (тут со мной что-то произошло, потому что она в разговоре со мной впервые произнесла мое имя, не просто чтобы меня позвать, и у меня создалось впечатление, что она разговаривает с сестрой или подругой, хотя в первый день я и представить себе не могла, что у такой, как она, могут быть подруги), если бы ты знала, что у меня тогда творилось в голове, ты бы вышвырнула меня вон немедленно, уверяю тебя. Но нет, Карма решил меня не выгонять и не менять на другого интерна, а женщины, не знаю, что они во мне нашли, но некоторые… что до тебя, то я видела, что ты меня терпишь, и теперь я хочу сказать тебе спасибо, потому что, видишь ли, я считаю, что ты все сделала правильно (тут я подумала, что если наша лучшая ученица признала мои достоинства, я ради такого случая попрошу у начальника отделения – за неимением прибавки к зарплате, что не в его компетенции, – изменить мне условия работы… Нет, я еще не составила список требований, но не волнуйся, ты увидишь его на своем столе уже завтра утром), потому что на твоем месте, видишь ли (сказала она, и в ее глазах мелькнула растерянность), я не знаю, как бы выдержала все это,  – и тут я не смогла удержаться и ответила: «Честно говоря, я и сама не знаю, как я это выдержала!» Мы посмотрели друг на друга и разразились таким диким хохотом, что женщины, сидевшие в зале ожидания, тоже засмеялись и пришли посмотреть, что тут смешного, и, увидев их (о, я плачу…), мы вдруг вспомнили об их существовании (простите…) и что все же нужно (да, знаю, это заразно, тем утром это длилось двадцать минут), чтобы Джинн немного поработала, и тогда… Тогда… Подожди, дай мне дух перевести… Тогда она пошла за следующей пациенткой, но все еще продолжала смеяться, даже когда впускала женщину в кабинет, а я все никак не могла угомониться и прыскала со смеху. Несколько раз через перегородку до нас доносился их смех, и, услышав его, женщины в зале ожидания и я за своей стойкой тоже начинали смеяться.