Женское нестроение

По врному историческому наблюденію Реми де-Гурмона, франдузская «барышня» («la jeune fille» — въ кавычкахъ) — типъ сравнительно недавній: ему едва минуло сто лтъ. До великой революціи «барышенъ» не было. Были двчонки, отроковицы (fillettes), жившія на дтскомъ положеніи до наступленія половой зрлости. И были молодыя дамы, вышедшія замужъ четырнадцати, пятнадцати лтъ. Того промежуточнаго, внзамужняго состоянія, которое выражаетъ собою слово «барышня» и которое часто тянется десять и боле лтъ, — состоянія, такъ сказать, «длящейся невсты», — XVIII вкъ не зналъ. Конечно, и тогда не вс двственницы рано находили жениховъ, и многія подолгу ожидали замужества. Но, по литератур и историческимъ памятникамъ стараго режима, очень замтно, что между такою, «засидвшеюся въ двкахъ», особою лтъ 18–30 и молодою замужнею дамою въ дореволюціонномъ обществ не было той глубокой разницы быта и нравовъ, какую выростилъ XIX вкъ. Лишенная по какой-либо причин брачныхъ узъ, взрослая двушка пользовалась довольно широкою свободою вн ихъ, и «двичьи гршки», въ эпоху регентства и Людовика XV, не возбуждали ни общественнаго изумленія, ни, тмъ боле, негодованія. Донъ-Жуанъ XVIII вка — побдитель, по преимуществу, двичьихъ сердецъ, соблазнитель и погубитель двушекъ брачнаго возраста. Реми де-Гурмонъ справедливо замчаетъ, что въ нашъ вкъ пресловутый Казанова покорялъ бы только замужнихъ дамъ; ищущихъ приключеній адюльтера, развеселыхъ вдовицъ, да продажныхъ женщинъ: современная французская барышня ограждена отъ подобныхъ господъ надежной стною личной и общественной морали. Сто лтъ назадъ было иначе. Въ дополненіе къ хвастливымъ анекдотамъ Казановы, Restif de la Bretonne оставилъ намъ характеристику той же легкой доступности для двушекъ среднихъ классовъ общества, Laclos — для барышенъ придворной аристократіи. Паденіе двушки разсматривалось XVIII вкомъ, какъ неизбжная уступка непобдимой природ. Уклониться отъ рокового закона почитали возможнымъ лишь компромиссомъ ранняго брака, то есть — не давая женщин времени быть «барышнею», переводя ее прямо отъ куколъ въ объятія законнаго супруга.

Въ психологіи раннихъ браковъ стараго режима явственно опредляются два ршающихъ мотива: со стороны родителей — желаніе поскоре отдлаться отъ обузы опекать добродтель дочери, со стороны жениховъ — желаніе обезпечить продленіе своего рода двумя, тремя первыми дтьми несомннно законнаго происхожденія. Къ двадцати двумъ или тремъ годамъ роль замужней женщины, какъ производительницы рода, уже кончалась, и охладвшіе супруги начинали жить каждый своею личною жизнью. Женщин XVIII вка не оставляли права выбирать мужа, — зато она впослдствіи выбирала себ любовника. На долю супружества доставаласъ пассивная чувственность только что не малолтней самки, на долю внбрачной связи — сознательная страсть созрвшей жеящины, въ самомъ счастливомъ и разумномъ возраст, когда прелесть красиваго чувства любви говоритъ въ человк гораздо громче грубой половой потребности. Отсюда истекали единовременно и поразительная легкость нравовъ старинной французской семьи, и та изящная, то рыцарская, то пастушеская, сантиментальность, въ которую эта легкость нравовъ облекалась.

За сто лтъ, отдляющихъ насъ отъ тхъ временъ, не только бытовыя условія, но и самое чувство стыда y французской жевщины измнило свой характеръ очень рзкою и глубокою эволюціей. Люди лтъ пятидесяти-шестидесяти помнятъ еще, изъ своихъ юношескихъ дней, величественныхъ старухъ, которыя родились въ двухъ послднихъ десятилтіяхъ XVIII в. или въ первомъ десятилтіи вка XIX и выходили замужъ по пятнадцатому, шестнадцатому году. Они вспоминали дтство, вспоминали впечатлнія супружества, но воспомннаній о двической юности, воспоминаній «барышни», y нихъ не было. Не было y старухъ и того особаго спеціальнаго стыда, который характеризуетъ и наполняетъ переходный добрачный возрастъ современной женщины условною добродтелью житейскаго невднія. Он хорошо понимали стыдъ того или другого дтскаго порока, чутко воспринимали мотивы, вызывающіе стыдъ y замужней женщины, но тотъ слпой «стыдъ знать стыдное», что нын почитается величайшимъ достоинствомъ хорошо воспитанной «барышни», оставался имъ чуждъ и незнакомъ: этимъ бабушкамъ казались смшными и жалкими кривляками двадцатилтнія внучки, цломудренно краснвшія отъ безцеремонныхъ анекдотовъ и откровенностей беранжеровскихъ старушекъ, съ ихъ допотопно наивною манерою называть вс вещи своими именами.