Женское нестроение

При всемъ отвратительномъ направленіи школьной науки, создающей литературное невжество французской барышни, нельзя не отдать справедливости этой школ въ томъ отношеніи, что ея нравы, методы и люди обладаютъ тайною привлекать къ ней любовь и слпое довpie питомицъ. Ея умственная и нравственная дисциплина воспринимается съ пассивною готовностью, достойною лучшаго примненія, чмъ указываютъ педагоги, отставшіе отъ вка на добрыхъ двсти лтъ и, тмъ не мене, по какому-то чудесному мастерству, умющіе и охранять свой авторитетъ, и навязывать юнымъ мозгамъ свои допотопные вкусы. Мы знаемъ слишкомъ хорошо; что въ русской школ лучшее средство сдлать автора ненавистнымъ для учениковъ, это — обратить его въ предметъ класснаго чтенія. Прекрасный трудъ г. Петрищева «Замтки учителя» даетъ прелюбопытныя иллюстраціи къ этому глубокоприскорбному, но неопровержимому положенію. Вс авторы, которыхъ каедра рекомендуетъ, какъ образцовыхъ представителей истинной литературы, презираются на партахъ, какъ не литература вовсе. Литература же начинается для партъ съ тхъ, на кого каедра налагаетъ свое отлученіе. Такимъ образомъ, вн литературы остались Ломоносовъ, Державинъ, Фонвизинъ, Крыловъ, Карамзинъ, Жуковскій. Г. Петрищевъ высказываетъ даже сожалніе — не безосновательное, хотя на первый взглядъ оно и кажется парадоксальнымъ: зачмъ школа включила въ свои программы Пушкнеа, Лермонтова и Гоголя? По его словамъ, даже и къ этимъ свтлымъ именамъ русскій школьникъ сталъ относиться теперь несравненно холодне, чмъ раньше, когда читалъ «Демона» и «Онгина» контрабандою. Гаснетъ обаяніе, вянетъ довріе къ геніямъ, увнчаннымъ въ Капитоліи русской оффиціальной программы! Литература для русскаго школьника — Чеховъ, Горькій, Короленко, Гаршинъ, Надсонъ, Салтыковъ, Некрасовъ, Успенскій, Чернышевскій, Левъ Толстой, Тургеневъ, Блинскій, Добролюбовъ: «отреченные» писатели, которыхъ школа или не хочетъ знать вовсе, или принимаетъ, скрпя сердце, съ подозрительнымъ долгимъ искусомъ и безжалостными ограниченіями. Не то y французовъ, Несостоятельная образованіемъ, ихъ школа — совершенство воспитательнаго гипноза. Вкусы и внушенія своихъ кдассовъ словесности француженка уноситъ въ жизнь очень надолго, если не навсегда. Реми де-Гурмонъ собралъ любопытную коллекцію критическихъ мнній, высказанныхъ французскими барышнями и молодыми дамами. Они поражаютъ однообразіемъ мысли, общимъ шаблономъ симпатій и антипатій, — вс сужденія, какъ на подборъ, старомодны и выражены въ ходячихъ, явно внушенныхъ, фразахъ, лишенныхъ субъективной окраски, затрепанныхъ, какъ старый праздничный флагъ, и ршительно ничего не говорящихъ ни уму, ни сердцу современнаго человка. Умы, затянутые въ схемы Корнеля, Расина, Боссюэта, Шатобріана, какъ таліи — въ корсетъ, какъ нога китаянки въ дтскій башмачекъ! И, какъ китаянка гордится ножкою, изуродованною въ дтскомъ бапшачк, такъ француженка гордится своимъ образованіемъ въ ржавыхъ псевдоклассическихъ и романтическихъ оковахъ. Головы, работающія вн освященныхъ благословеніемъ школы схемъ, ей кажутся столь же распущенными, непристойными и не должными быть, какъ талія безъ корсета! Француженка полна подозрніемъ и ненавистью къ литературнымъ новшествамъ:

— Прекрасное никогда не старится, — побдоносно увряютъ эти фагатическія староврки, — зачмъ же пытаться его обновлять?

Самостоятельное критическое сужденіе — большая рдкость y французской женщины. Одна изъ собесдницъ Реми де-Гурмона высказала о братьяхъ Гонкурахъ мнніе очень умное, ясно, хорошо и полно формулированное, но — въ устахъ русской курсистки, даже не изъ очень бойкихъ, оно ршительно никому не показалось бы ни оригинальнымъ, ни выдающимся. Скоре, напротивъ, сказали бы: ну еще бы иначе! экую Америку открыла! A Реми де-Гурмонъ до того изумленъ и обрадованъ своею рдкостною находкою, что торжественно восклицаетъ по адресу столь счастливаго и исключительнаго «урода въ семь»:

— Вамъ слдовало бы открыть для нашихъ учителей курсы добросовстности и здраваго смысла!

Нтъ сомннія, что въ нкоторыхъ, быть можетъ, даже многихъ случаяхъ, отвты, полученные Реми де-Гурмономъ, гршатъ лицемріемъ, по желанію барышенъ выставить себя въ наиболе красивомъ, приличномъ, серьезномъ свт. Но тогда еще боле характерно то обстоятельство, что лицемріе принуждено играть свою кокетливую комедію именно въ такомъ странномъ направленіи! Понятно невинное притворство иной русской барышни, авторитетно толкующей о Маркс или Владимір Соловьев, хотя она и въ глаза не видывала ни «Капитала», ни «Оправдавія Добра», но кому въ голову придетъ щеголять, въ свидтельство своей литературности, цитатами изъ Кантемира, Сумарокова, Новикова? Такъ что даже случаи лицемрныхъ отвтовъ подтверждаютъ все то же любопытное наблюденіе: только литература, рекомендованная школою, признается французскими барышнями за хорошую и достойную ихъ вниманія, только въ знаніи такой литературы имъ не стыдно сознаться; что осталось вн школы, — значитъ, запретно, неприлично, нехорошо…