Женское освободительное движение в России. Феминизм, нигилизм и большевизм. 1860-1930

К 1929 г. фанфары возмущенного протеста трубили в коридорах Коммунистической академии, комиссариатов и университетов. Когда в том же году Вильгельм Райх посетил Россию, он обнаружил здесь среди медицинских и социальных работников то, что назвал «буржуазным морализаторством». Самую консервативную позицию занимала бывшая руководитель Женотдела Смидович. «Каждая молодая комсомолка… — выражала она свое недовольство, — каждая рабфаковка или другая студентка, на которую пал выбор того или иного парня или мужчины — откуда эти африканские страсти берутся среди нас на севере, я не знаю, — должна исполнять все его желания, иначе ее будут считать „мелкобуржуазной!“» Райх сообщал, что статья Смидович была расклеена на афишных тумбах в Германии как пример официальной коммунистической сексуальной идеологии. По другому поводу Смидович предложила свое понимание яркой революционной любви, которую она противопоставляла современной моде на «революционный секс». «Конечно, мы, старшие коммунисты, считаем, что лучше любить одного человека и оставаться с ним. Нам труднее, чем другим, измениться полностью, потому что наши узы крепче. Нелегко разрушить союз, который всю жизнь основывается на совместной борьбе за единую цель. В первую очередь мы ищем товарища, чьи мысли и чувства мы сможем разделить. Если чувство взаимной любви уходит, то брачные отношения нужно прекратить»[788].

Накануне индустриализации общественное мнение было встревожено проблемами сексуальной революции, однако единодушия в вопросе об исправлении очевидных злоупотреблений не было. Все чаще опросы общественного мнения показывали, что женщины предпочитают любовь физиологии, длительные отношения — краткосрочным, одного мужчину — множеству любовников, и брак — всему остальному. В то время как поведение мужчин показывало, что они предпочитали обратное. Официальная позиция властей склонялась к женской точке зрения, но точных директив, направленных на улучшение ситуации не было. Некоторые, как например доктор Фридланд, настаивали на тюремном заключении мужчин, эксплуатирующих женщин. Но были и другие, как например Бухарин, которые считали, что вмешательство партии в семейные дела было «мещанской накипью». Многие общественные деятели видели нравственную анархию везде, но их предложения по улучшению ситуации были вполне традиционными — половое воспитание, физическая культура, молодежные клубы и здоровая нравственная атмосфера в семье. Несмотря на обеспокоенность, советское общество было не готово расстаться с сексуальной и семейной свободой, завоеванной в ходе революции. Этот неустойчивый баланс сил ярко демонстрирует статья в «Правде» от 23 июня 1923 г. Она призывала к борьбе на двух фронтах: против неограниченной полигамии и свободной любви «магометан» и против пуританской моногамии «католиков»[789].

Неудивительно, что власти в конце концов стали предпринимать какие-то меры по поводу сексуальной невоздержанности и вытекающих из нее проблем. Удивительно, что сексуальный термидор принял достаточно сдержанные и косвенные юридические формы — был принят закон, отменяющий свободу аборта и ужесточающий процедуру развода. После этого некоторые наблюдатели пришли к циничному выводу, что режим был заинтересован в повышении только рождаемости, а не нравственности. Но учет лишь демографической ситуации не объясняет резкой кампании в прессе против безответственности в сексуальной жизни. Эта кампания предшествовала принятию законов и сопровождала их. Одной демографической ситуацией нельзя объяснить и теоретическое переосмысление семьи, которое дало идеологическое обоснование принимаемым законам. В начале 1930-х гг. вопросы пола, брака и семьи выкристаллизовались в умах партийной верхушки, хотя на базе имеющихся источников нельзя сказать, как и при каких обстоятельствах.