Жены и дочери

Впрочем, Молли уже освоилась с этой уловкой Синтии – постоянно намекать на некую тайну, которую она не намерена раскрывать. Так было в дни мистера Престона, теперь же, хотя порою Молли и одолевало любопытство, она по большей части пропускала многозначительные намеки Синтии мимо ушей. Потом тайна тем не менее вышла на свет: оказалось, что мистер Хендерсон все-таки сделал Синтии предложение – и получил отказ. Впрочем, в сложившихся обстоятельствах Молли никак не могла оценить выдающийся героизм, на который так часто намекала Синтия. А вскрылась тайна следующим образом: миссис Гибсон теперь часто завтракала в постели – она пристрастилась к этому, пока болела инфлюэнцей; соответственно, все личные послания ей приносили на подносе вместе с завтраком. Однажды утром она спустилась в гостиную раньше обычного, в руке у нее было распечатанное письмо.

– Я получила письмо от тетушки Киркпатрик, Синтия. Они прислала мне причитающиеся дивиденды – дядюшка твой слишком занят. Но что бы вот это такое значило, Синтия? – поинтересовалась она, протягивая письмо и указывая пальцем на один абзац.

Синтия отложила вязанье и посмотрела в письмо. Лицо ее вдруг заалело, потом покрылось бледностью. Она взглянула на Молли, будто та могла ей придать мужества своим спокойствием и безмятежностью.

– Это значит… Мама, лучше я скажу вам сразу… Когда я была в Лондоне, мистер Хендерсон сделал мне предложение, а я ему отказала.

– Отказала! Ничего мне не сказав, и я узнаю об этом по случаю! Право же, Синтия, какая ты неблагодарная! А кроме того, с какой стати ты отказала мистеру Хендерсону? Такой прекрасный молодой человек, такой джентльмен! Кстати, твой дядюшка говорил мне, что у него есть собственное состояние.

– Мама, вы разве забыли, что я обещала стать женой Роджера Хэмли? – тихо проговорила Синтия.

– Нет! Разумеется, я не забыла, тем более что Молли только и твердит: «помолвка», «помолвка»! Но право же, это такая неопределенность, и потом, ты же не давала твердого обещания… Мне показалось, он даже некоторым образом предчувствовал нечто подобное…

– Подобное чему, мама? – вскинулась Синтия.

– Тому, что ты получишь более заманчивое предложение. Он знал, что ты, возможно, передумаешь, встретишь человека, который будет тебе больше по сердцу: ты ведь еще совсем не знаешь света.

Синтия сделала нетерпеливый жест, будто пытаясь ее остановить:

– Я не говорила, что он мне больше по сердцу; как вы вообще можете такое утверждать, мама? Я стану женой Роджера, это дело решенное. И я не желаю больше об этом говорить.

Она встала и вышла из комнаты.

– Она станет женой Роджера! Легко сказать. Но кто может поручиться, что он вернется живым? А если и вернется, на что они, позвольте спросить, станут существовать? Я вовсе не хотела бы, чтобы она приняла предложение мистера Хендерсона, хотя я уверена, что он ей нравится, а для настоящей любви не должно быть никаких препятствий. Но не надо было окончательно ему отказывать до тех пор… ну, до тех пор, пока будущее не прояснится. А я, между прочим, совсем больна! У меня от всего этого даже сердце затрепетало! По-моему, Синтия совершенно бесчувственна.

– Но ведь… – начала было Молли, но тут же вспомнила, что мачеха ее еще слаба, а любые возражения, пусть даже самые справедливые, обязательно ее взволнуют. Поэтому она закончила фразу иначе, предложив принести той сердечное снадобье, и не стала высказывать возмущения, в которое ее привела сама мысль о возможном вероломстве по отношению к Роджеру.

Однако, когда девушки остались наедине и Синтия вновь навела разговор на ту же тему, Молли не проявила той же терпимости. Синтия сказала:

– Ну вот, Молли, теперь ты знаешь всё! Я и раньше хотела тебе сказать, да все не могла решиться.

– Полагаю, то было повторение истории с мистером Коксом? – серьезно спросила Молли. – Ты «пыталась вести себя любезно», а он принял это за нечто большее.

– Не знаю, – вздохнула Синтия. – В смысле, мне трудно сказать, вела ли я себя с ним любезно. Он был очень добр… очень мил… но я никак не ожидала такой развязки. Впрочем, что теперь об этом говорить.

– Не стоит! – коротко откликнулась Молли; по ее представлениям, ни один, даже самый добрый и милый, человек не шел ни в какое сравнение с Роджером; Роджера вообще ни с кем нельзя было сравнивать.

Следующая фраза Синтии – а она прозвучала весьма нескоро – была уже совсем на иной предмет и произнесена не без обиды. Кроме того, с этого момента Синтия прекратила описывать с шутливыми вздохами свои претензии на добродетель.