Жены и дочери

Но вот в один прекрасный вторник, утром, Синтия объявилась в Холлингфорде и в ответ на настойчивые расспросы матери заявила лишь, что мистер Хендерсон больше не делал ей предложения. Да и с какой стати? Она уже один раз ему отказала, не объяснив причины отказа, по крайней мере главной причины. Она не могла с точностью утверждать, дала бы она иной ответ, если бы Роджера Хэмли вовсе не существовало на свете. Нет! Дядя и тетя Киркпатрик ничего не слышали о предложении Роджера, ее кузины тоже. Она ведь с самого начала объявила, что хотела бы сохранить дело в тайне, и, соответственно, никому об этом не упоминала – в отличие от других. Под этими беспечными, легковесными словами таились куда более глубокие чувства, но миссис Гибсон была не из тех, кто заглядывает дальше поверхности. С самого знакомства Синтии и мистера Хендерсона она вбила себе в голову, что те должны пожениться; знать, что, во-первых, и ему в голову пришло то же желание, но препятствием к его осуществлению является любовь Роджера к Синтии со всеми ее последствиями, и, во-вторых, сама Синтия, несмотря на благоприятную обстановку, созданную ее родственниками, не смогла добиться повторного предложения, – тут «и святой вышел бы из себя», как выразилась миссис Гибсон. До конца этого дня она отзывалась о Синтии не иначе как о неблагодарной, не оправдавшей ее ожиданий дочери; Молли никак не могла понять почему, однако ей было обидно за Синтию, пока та не сказала горько:

– Не обращай внимания, Молли. Мама злится, потому что мистер… Потому что я не вернулась обрученной невестой.

– Да; а это было в твоей власти – вот в чем неблагодарность! Я же не требую от тебя того, что не в твоих силах, – произнесла миссис Гибсон ворчливым голосом.

– Но где же неблагодарность, мама? Я очень устала и от этого, видимо, медленно соображаю. Однако я нигде не усматриваю неблагодарности.

Синтия говорила утомленным голосом, откинув голову на диванные подушки, как будто ей было все равно, ответят ей или нет.

– Ну как же, разве ты не видишь, мы делаем для тебя все, что только в наших силах: одеваем тебя, отправляем в Лондон; и вот у тебя появилась возможность освободить нас от этих трат, а ты ею не воспользовалась!

– Нет! Синтия, дай мне сказать! – вмешалась Молли, вся пунцовая от негодования, и отпихнула предостерегающую руку Синтии. – Я убеждена, что папе не в тягость и даже приятно тратить деньги на своих дочерей. И я знаю наверняка: он не хочет, чтобы мы выходили замуж до того…

Она сбилась и умолкла.

– Так «до чего же? – с насмешкой осведомилась миссис Гибсон.

– До того, как мы полюбим кого-то всей душой, – сказала Молли тихо, но твердо.

– Ну что же, после такой тирады – кстати, далеко в нелучших правилах хорошего тона – мне уже сказать нечего. Я не стану ни содействовать, ни препятствовать любовным увлечениям ни той ни другой из вас. В мои времена мы были только признательны старшим за советы.

И с этими словами она выплыла из комнаты, дабы привести в исполнение посетившую ее мысль: написать миссис Киркпатрик конфиденциальное письмо, где излагалась бы ее собственная версия «сложного и неприятного положения», в котором ранее оказалась Синтия, и восхвалялись бы ее «утонченные понятия о чести», а также содержались бы намеки на полное ее безразличие ко всей мужской половине рода человеческого, причем мистера Хендерсона следовало деликатно исключить из этой половины.

– Боже ты мой, – воскликнула Молли, с облегченным вздохом бросаясь в кресло, как только миссис Гибсон вышла из комнаты, – какой же я стала вспыльчивой после болезни! Но я не могла вынести ее намеки на то, что папа жалеет на тебя денег.

– Я убеждена, что не жалеет, Молли. Уж передо мной-то можешь его не выгораживать. Мне просто обидно, что мама по-прежнему видит во мне «обременение» – так в объявлениях в «Таймс» называют несчастных детишек. Впрочем, я всю жизнь была для нее обременением. Знаешь, Молли, я впадаю в какое-то непреходящее отчаяние. Нужно все-таки попытать удачи в России. Я слышала, что в Москве есть место для гувернантки-англичанки, в семействе, у которого земель целые провинции, а рабов целые сотни. Я решила им написать, но отложила до возвращения домой; уж тогда-то я никому не буду здесь больше мешать – будто бы вышла замуж. Ах, боже мой! После ночи в дороге на душе всегда тоска. Как там мистер Престон?

– Он переселился в Камнор-Грейндж, в трех милях отсюда, и больше не приезжает в Холлингфорд на чаепития. Я как-то раз видела его на улице, но это еще вопрос, кто из нас двоих сильнее старался избежать встречи.

– Ты пока ничего не сказала о Роджере.

– Верно. Я просто не уверена, захочешь ли ты слушать. Он очень возмужал, зрелый, сильный человек. Папа говорит, посуровел. Лучше задавай мне вопросы, если хочешь что-то узнать, ведь сама я видела его всего один раз.

– Я надеялась, что к моему возвращению он уже уедет из этих краев. Мама сказала, он собирается в очередное путешествие.

– Не знаю, – ответила Молли. – Полагаю, тебе известно, – добавила она и закончила не без колебания: – что он хочет видеть тебя?