Жены и любовницы Наполеона. Исторические портреты

Семью Бонапарт потрясло ужасное известие о том, что Наполеон смягчился. Им не оставалось ничего другого, как проглотить свое разочарование, вступить в перемирие. А тем временем подыскивать тщеславную красотку, чтобы подучить ее, как занять место цепкой креолки.

В любом случае надвигались другие события, довольно важные, в которых Жозефине предстояло сыграть определенную роль, а именно — добиваться от всех ведущих деятелей Парижа обещания сохранить верность ее мужу или хотя бы блюсти нейтралитет.

На две последующие недели дом на улице Шантерен превратился в биржу слухов, интриг, заговоров и маневрирования.

Приходили и уходили ветераны, чванливые и самодовольные, вроде кавалерийского начальника Мюрата, пехотинцы со шрамами, подобные Ланну, который все еще хромал от полученных в Египте ран, его старинный друг Мармон, эксперт в делах артиллерии, а за ними тянулись осторожные политики, интриганы и прожектеры, подобные аббату Сьейесу и Рожеру Дюко.

Среди других хромал и улыбался Талейран, переходя от одной группы к другой, прощупывая настроения и прикидывая шансы. Там же находились и братья Наполеона, Жозеф и Люсьен, стремившиеся сохранить перемирие с Жозефиной до тех пор, пока она будет использовать все свои чары, чтобы польстить всем и каждому, кто поможет семье Бонапарт приблизиться к ступенькам трона. Непоседа и интриган Бернадот, муж отвергнутой Наполеоном Дезире, тоже находился там, но ничто — никакие уговоры Жозефины, никакие грубоватые призывы шурина Жозефа, ни явная лесть самого ненавистного ему корсиканца не могли повлиять на этого прожженного приспособленца, чтобы он занял ту или иную позицию.

В конце концов все было подготовлено, во всяком случае, насколько это оказалось возможным подготовить, и Наполеон сделал свой ход.

Через два дня он стал первым консулом, а до наследственного трона оставалось сделать всего несколько движений.

Никто не может точно определить, многим ли он обязан Жозефине за успешный захват власти. Но ясно, что она пользовалась большим влиянием среди людей, которые помогли ему, и в равной степени понятно, что ее огромная популярность среди парижан помогла убедить их в том, что неожиданный разгон Наполеоном правительства, которое он поклялся защищать, представлял собой простой акт патриотизма.

С его стороны прощение было полным и безоговорочным. Никакие не ставились условия, не заключались никакие сделки. Он не только простил ей измену, но никогда — ни в то время, ни позже, — не сделал никакого шага, чтобы отомстить Ипполиту Шарлю или любому другому подозревавшемуся любовнику. Он оплатил ее долги, а их накопилось столь огромное количество, что человек не такого высокого положения от отчаяния полоснул бы себе кинжалом по горлу. Он оплатил расходы по Мальмезону, что вылилось в сумму, равную четверти миллиона франков. Еще миллион с четвертью ушло на обивку мебели, отделку и украшение помещений. Сорок тысяч он выложил за ее драгоценности. Общие расходы на нее составили более двух миллионов франков.

Однако перед тем, как заплатить такую огромную сумму денег, он тщательно проверил квитанции и накладные счета, как делал это, осматривая полевые траншеи и укрепления. Результаты такой проверки не понравились некоторым торговцам и мастерам, которые окопались вокруг Жозефины, когда ее муж находился в отъезде.

Он обнаружил, например, что некоторые предметы, обозначенные в накладных, не поступили, и с мрачной улыбкой он вычеркнул их. Бонапарт установил также, что в некоторых случаях стоимость была сильно завышена, и он вызвал поставщиков и вежливо срезал затраты вдвое. Но французские торгаши вскоре нашли противоядие против таких урезаний. Когда они впредь обслуживали Жозефину, то запрашивали с нее вдвое больше обычной цены и поэтому все равно оставались в хорошем барыше. Возвращение в страну Бурбонов в 1814 году, наверное, опечалило владельцев многих контор.

С этого момента в жизни Жозефины любовников больше не стало. Она, во всяком случае, извлекла для себя урок, и никакие ухищрения Бонапартов или последующие связи ее мужа с артистками, чтицами, графинями или просто авантюристками не смогли ослабить уз, окрепших на пороге двери в спальню в последние дни уходившего столетия. С тех пор он мог получать удовольствие с любой женщиной, которая ему приглянется. Возникали слезливые вспышки гнева и вопли протеста со стороны Жозефины, но сцен, подобных возникшей после его возвращения из Египта, больше не повторилось.