Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Люшков докладывал о работе по искоренению троцкизма, проведенной в Северо-Кавказском крае. Речь его текла лениво, она была исполнена подчеркнутой значительности того, что выпало на его, Люшкова, долю. Иногда Николаю Ивановичу казалось, что в речи этой проскальзывает намек на то, что без него, без Люшкова, они бы здесь, в Москве, ничего не добились, их бы в конце концов сожрали вместе с потрохами.

В сущности, все, о чем говорил Люшков, Ежову хорошо известно, но он никогда и никого не перебивал, что бы ему ни говорили, накрепко усвоив правило, что чем больше человек говорит, тем больше проговаривается.

Слушая Люшкова, Николай Иванович с удивлением отмечал, ко всему прочему, что орден Ленина, пожалованный Люшкову за работу на юге, как-то невероятно поднял его в собственных глазах, сделал фигуру осанистее, что он еще больше раздобрел, хотя работа чекиста вроде бы не располагает к этому, — сволочная работа, надо сказать, — но, видать, не всем она во вред здоровью, кому-то и на пользу. Если раньше Люшков походил на Чарли Чаплина и чертами своего лица, и усишками-кляксами, и густой спутанной шевелюрой, и еще чем-то, то теперь от Чарли Чаплина остались лишь усишки да шевелюра, а выражение выпуклых угольно-черных глаз, — еще недавно тоскливое и жалостливое, почти как у Ягоды, — сменилось на уверенное и даже нагловатое.

«Ишь ты, расцвел как! Видать, конец свой не чует», — подумал Николай Иванович со злорадством.

— Что касается писателя Шолохова, — говорил Люшков, поглядывая на Ежова, — то мы точно выяснили, что он постоянно якшался с недобитками казачьего восстания на Дону, которое имело место в девятнадцатом году, препятствовал проведению коллективизации, выгораживая кулаков и подкулачников от заслуженной кары…

— Шолохов вне подозрения, — перебил Люшкова Ежов, дернув верхней губой. — Мы проверяли.

Люшков на мгновение смешался, но тут же взял себя в руки и продолжил тем же тоном, словно и не было никакого замечания наркома внутренних дел:

— Я и говорю, что если бы у нас было побольше времени, мы бы на месте установили, что его интерес к бывшим повстанцам вызван работой над книгой, а защита кулаков и подкулачников — грязная клевета на писателя со стороны тех же кулаков и подкулачников. Это вполне могло выясниться позднее при тщательной проверке фактов.

И Люшков замолчал, преданно глядя на своего начальника.

Николай Иванович тоже молчал, возился со своим портсигаром, выуживая из него папиросу. Выудив, долго разминал и выстукивал ее по крышке портсигара, чиркал спичками по коробку и следил, как чернеет деревяшка и выгибается в его пальцах. Прикурил только с четвертой спички и, несколько раз затянувшись дымом, заговорил сквозь зубы бесцветным голосом:

— Партия и товарищ Сталин высоко оценили работу твоей группы в Северо-Кавказском крае. Главное вы там сделали: разгромили основные силы троцкизма. Теперь партия и Цэка поручают вам новое ответственнейшее дело — навести большевистский порядок в Дальневосточном крае и укрепить там истинно ленинско-сталинские партийные и чекистские кадры. Всю тамошнюю сволочь… всю эту троцкистско-фашистскую сволочь — решительно и без всяких колебаний… — и Николай Иванович сделал рукой такое движение, будто поймал на лету муху и раздавил ее в кулаке. — Дерибас и Балицкий, на которых была возложена эта задача, с ее решением не справились. Мы их отозвали. Ты справиться должен. Никаких оглядок на авторитеты, никаких проволочек с разбирательствами и судами. Есть подозрение на каэрство — к стенке. И весь разговор. Твои предшественники затянули эту работу и погрязли в сутяжничестве. Партия не может терпеть такое благодушие и нерешительность, которые есть предательство дела рабочего класса и революции.

Стукнул кулаком по столу, откинулся на спинку кресла, ощерился, показав красные десны и кривые желтые зубы.

— Тебе все ясно, Люшков?

— Так точно, товарищ нарком! — вскочил Люшков и вытянулся, преданно глядя на Ежова выпуклыми черными глазами. В эти мгновения он вновь напомнил Чарли Чаплина, только Чарли Чаплина раздобревшего и весьма довольного собой.

Да и почему бы ему, Люшкову, не быть довольным самим собой? Поработал в казачьем краю на славу, заработал орден Ленина — высшую награду СССР. Правда, могли бы дать еще один ромб в петлицы и оставить в Москве, чтобы использовал свой опыт на столичных каэровских кадрах, но у Люшкова слишком много влиятельных врагов: тот же Евдокимов, например, или Заковский, а еще более влиятельный — первый зам Ежова Фриновский. Этот Люшкова на нюх не выносит, готов сожрать с потрохами, потому что Люшков многих его людишек поставил к стенке, Фриновского об этом не спрашивая и не извещая: отчитывался только перед Ежовым.