Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Впрочем, Люшкову Ежов тоже не шибко симпатичен: чужой человек. И, скорее всего, в кресле этом надолго не задержится: на чем-нибудь обязательно свернет себе шею. Как и Ежову несимпатичен Люшков: заносчив, себе на уме. Но Ежов Люшкова вынужден терпеть, потому что Сталину Люшков нужен в качестве одного из противовесов Фриновскому. Не исключено, что и самому Ежову. Разогнав слишком теплую компанию, сгруппировавшуюся вокруг Ягоды, Сталин теперь не допускает, чтобы в НКВД все дули в одну дуду, а это значит, что рано или поздно он выберет и оставит самых нужных, всех других пустит под топор.

Николай Иванович судьбу свою знает: еще в детстве нагадала ему цыганка, что примет смерть он от своего покровителя и благодетеля. Но более всего он знает Сталина, единственного своего покровителя и благодетеля, и знает, зачем Сталину нужен Колька Ежов. Как и то, зачем ему, Ежову, нужен Люшков.

В сущности, работа работой, успехи и успехами, а надеяться приходится исключительно на случай: может так сложиться, что именно ему, Кольке Ежову, и повезет… если может сложиться. Потому что всякая надежда призрачна, как характер молодой, красивой и взбалмошной женщины, окруженной похотливыми мужиками. Разве что самому постараться уничтожить как можно больше соперников, чтобы, когда Большая чистка закончится, Сталин, оглядевшись, не обнаружил вокруг себя никого, кроме все того же Ежова. Жаль только, что не все доступны карающей руке Николая Ивановича. Берия, этот новый фаворит Сталина, слишком опасен. Однако подходов к нему нет. Остается ждать, когда Берия споткнется на чем-нибудь сам. Но хитер, паскуда, очень хитер.

Николай Иванович уперся ногами в подставку и отъехал вместе с креслом чуть назад, затем соскользнул с него на пол ногами, минуя подставку, и вмиг превратился в плюгавого коротышку. Долго лязгал ключами, открывая массивный сейф, достал из него конверт из плотной бумаги, без каких-либо надписей и знаков, положил на стол.

— Вот здесь, — ткнул он в конверт пальцем, стоя возле стола, — список ответработников Дальвостоккрая, подлежащих чистке по первой категории. Список наисекретнейший, исключительно для твоего личного сведения, товарищ Люшков. Список уничтожишь, как только все в нем поименованные лица будут устранены. К этому списку тебе дается право репрессировать по первой категории еще две тыщи человек, по второй — четыре. По твоему усмотрению. Но не зарывайся. За перегибы ответишь головой. Конверт вскроешь на месте. Документы, инструкции — в секретариате. Все. Желаю успеха.

Когда Люшков покинул кабинет, Николай Иванович вернулся в кресло, взойдя на него, как на трон, по подставке для ног, умостился в нем, нахохлился, затих.

«Все мы обречены, — думал он, равнодушно глядя вдоль стола для заседаний. — А ведь так стараемся… так старательно роем себе яму…»

Без стука вошел помощник, молодцеватый выпускник Высшей школы НКВД. Для Николая Ивановича не секрет, что помощников подбирает начальник личной охраны Сталина, следовательно, все более-менее существенное, имеющее отношение к наркому внутренних дел Ежову, Сталин узнает раньше, чем сам нарком внутренних дел об этом подумает.

При помощниках Николай Иванович никогда не расслабляется, не допускает ни малейшего отклонения от субординации, так что с этой стороны он неуязвим. Старается он и в других отношениях не дать повода своим многочисленным врагам для подкопа и наветов, хотя отдает себе отчет, что поводы для этого и не нужны.

Помощник остановился возле стола, доложил:

— Только что из оперативно-следственного отдела сообщили, что арестованы на своей квартире в доме номер девять по улице Мархлевского Агранов и его супруга. Оба доставлены в следственный изолятор.

Николай Иванович сообщение об аресте бывшего первого заместителя Ягоды и почти полгода своего заместителя выслушал молча. Он лишь кивнул головой, когда помощник закончил своё сообщение. Агранов был одним из тех, кто составлял команду Ягоды. Теперь большинство из этой команды пребывали в следственном изоляторе, писали доносы на своих сослуживцев и признания в террористически-троцкистской деятельности.

Особенно старался Карл Паукер. Из его доносов и признаний следовало, что он давно подозревал о существовании троцкистско-фашистского заговора среди руководящих кадров НКВД во главе с Ягодой, но не имел проверенных данных по каждому из заговорщиков. И только теперь, осмысливая прошлое, приходит к выводам, которые должен был сделать значительно раньше. В этом и только в этом состоит его вина перед партией и советской властью.