Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Миновали первомайские праздники — Вика не пришла к своему брату, праздновала где-то и вряд ли вспоминала о Василии. Занозой засела она ему в сердце: и больно, и мешает, а вытащить жаль. Никогда еще Василий не испытывал подобных чувств по отношению к женщине. Ни к Наталье Александровне, ни к Зинаиде, ни, тем более, к Марии. Все было внове: и тоска, и сладость ожидания, и мгновения радости, когда вспоминал вечер у Землякова и пикник, и тревожные сны по ночам, и еще что-то, что не выразишь никакими словами.

Мария смотрела на своего мужа со страхом, боялась спросить, отчего он вдруг так переменился. После скандала, который она ему учинила, Василий к этой шалаве не подходил во весь день пикника, даже не смотрел в ее сторону, но она-то сердцем чуяла, что связь между ними какая-то существует, потому что вел он себя совсем не так, как обычно, а будто ему что-то мешало, будто опутало его невидимыми путами: речь и движения были неуклюжими, улыбка жалкой, беспомощной, и весь день, пока длился пикник, возился либо с фотоаппаратом, либо с сыном, и пил мало, и не ел почти ничего. А когда фотокарточки сделал, Вика оказалась только на одной из них, да и то в стороне и не очень ясно. А где другие? Не вышли, говорит. Может быть. Но все равно что-то не так. Неужели ее Василий втюрился в эту… эту шалаву, вертихвостку, дрянь? А как же тогда она — Мария? Ей-то что делать? Разводиться? Уехать с детьми в деревню? Куда ей-то деваться? И как жить дальше?

Май подходил к концу, зарядили дожди. На Металлическом заводе обычная запарка: месячный план под угрозой срыва, о соцобязательствах и говорить нечего. Каждый день Василий прихватывает по два-три часа сверхурочно. И дело не в особой сложности моделей, которые он делает, а чаще всего в том, что конструктора вносят «на ходу» какие-то изменения в конструкции машин, модель снимают с производства и возвращают в цех на доработку. В планах эти доработки не учитываются, на них время не отпускается, деньги тоже, вот и приходится вкалывать почти задаром, чтобы и с плановыми моделями успеть, и с доработками.

Однако Василий не сетует: ему нравится работать в таком напряженном ритме, нравится каждый раз доказывать всем, а более всего — себе самому, что может не только делать самые сложные модели, но делать их с такими выдумками, на которые в цехе никто не способен. Особенно, если надо что-то изменить в уже готовой, что-то переделать. Тут равных ему нет. Поэтому его ценят, особенно конструктора и технологи, и если возникает какая-то заминка, идут советоваться к Василию: конструктора или технолога Мануйлов понимает с полуслова, у парня среднее образование, да еще на рабфаке учился — это тебе не рабочий с четырьмя классами начальной школы.

Глава 17

В девять вечера Василий вышел за проходную, на трамвае доехал до Светлановского проспекта, а дальше неспешно зашагал в сторону дома: тут, если даже не очень спешить, всего полчаса ходу.

Сеял мелкий дождь.

Василий поднял капюшон дождевика — капли убаюкивающе шелестели по прорезиненной ткани, рябили сонную воду луж в желтом свете фонарей. Вдалеке погромыхивало: то ли гром, то ли корабли проводили в море артиллерийские стрельбы. За поворотом затихало железное громыхание уходящего трамвая. На перекрестке хрипело радио, передавая последние известия.

Василий свернул в свой переулок.

Когда здесь строили дома, оставили самые большие сосны, под ними в прошлом году встречались маслята. Переулок застроен в основном частными домишками, которые прячут свои окна за штакетными заборами, за густыми зарослями сирени и жасмина. В переулке лишь два больших строения: их утепленная опилками, смешанными со шлаком, двухэтажка да двухэтажная же, но кирпичная школа.

Тихо и пусто. Лишь сосны иногда вздыхают о чем-то своем и звонко роняют крупные капли на пешеходную дорожку, присыпанную битым камнем. Переулок напоминает Василию родные места, районный городишко Валуевичи, детство и юность. Вот уж скоро десять лет, как он покинул Смоленщину, привык к Питеру, обжился здесь, прошлое вспоминается все реже. А как жутко когда-то было пускаться в неизвестность, как боялся он своей усеченной фамилии, какие надежды возлагал на грядущее. К фамилии привык, словно носил ее с детства, надежды, увы, не оправдались, но если глянуть на минувшее трезво, то надо признать, что могло быть и хуже.

Впереди зазвучали частые, торопливые шаги идущей навстречу женщины. Еще не видя ее в полумраке ненастного вечера, Василий уже знал откуда-то, что это идет Вика. Все существо его рванулось к ней, и если бы не разочарования, которые он пережил не единожды за последнее время, когда выяснялось, что принимал за Вику других, он бы наверное… Но ведь и в тех случаях не кидался навстречу, не пытался догнать, не искал мелькнувшую в толпе женщину, засмеявшуюся похожим на Викин смехом. Может, чувствовал, что ошибся, или не знал, зачем ему эта встреча?

Он остановился и откинул назад капюшон дождевика. Сердце стучало так, что, казалось, вот-вот не выдержит и разорвется.