Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Почему, наконец, не предложил проводить хотя бы до трамвайной остановки? Боже, какой он пентюх! Что случилось с ним после женитьбы? Неужели болезнь и незадавшаяся жизнь отняли у него смелость и решительность? Правда, перед женщинами он робел всегда, но умел же он совсем еще недавно преодолевать свою робость. Почему же теперь, едва надо проявить решительность, он теряется и впадает в отупение при первом же препятствии?

«Ты слишком рано себя похоронил, — говорил Василий сам себе, с ожесточением работая стамеской. — Что же, теперь так и будет: работа, нелюбимая жена, дети? Ведь ты и детей своих не очень-то жалуешь, нет в твоей душе для них настоящего тепла. Недаром говорят, что мужчина любит своих детей настолько, насколько он любит свою жену. Но ведь дети ни в чем не виноваты. А как иногда на меня смотрит Витюшка: как будто ждет от меня чего-то, а я, заметив его взгляд, стараюсь сделать вид, что никакого взгляда и не было…»

Через минуту-другую работа вытесняла из головы Василия посторонние мысли, но когда дело вновь доходило до механических движений, задумываться над которыми нет нужды, посторонние мысли возвращались, правда, с другим звучанием и окраской.

«Ну, хорошо, пусть не будет Вики… Допустим, я ни на кого не обращаю внимания, я хороший семьянин. И что же? Кому от этого хорошо? Марии? Вряд ли. Мне? Тем более. Детям? Вот разве что детям… Но почему она спросила, когда я сегодня закончу работу? Может быть, она снова придет к своему брату и станет возвращаться назад в это же время? А сколько же было времени, когда мы встретились?»

И Василий начинал торопиться, чтобы закончить работу сегодня пораньше и не опоздать. Можно не идти пешком, а пересесть на другой трамвай, потом… потом ждать во дворе школы. Там кусты, никто не увидит, а ему будет видно, когда она выйдет из подъезда. Он подойдет к ней, проводит ее до остановки. Или еще дальше. О чем они будут говорить?

Василий поднял голову и задумчиво уставился в стену, выкрашенную синей краской. Он не представлял, о чем с ней можно говорить. Он вообще не мог представить себе, что будет дальше, то есть после того, как он отдаст ей фотографию. Ведь в его распоряжении самое большее — всего лишь час. Но если удастся встретиться сразу же после пяти, тогда, быть может… Что тогда? Куда им деться? И надо ли? И что он будет говорить Марии? Ведь он еще ни разу ей не врал, когда она у него о чем-то спрашивала. И вот она спросит: «Ты был с ней?» И что он ответит? «Да, был»?

Василий вышел из проходной на полчаса раньше, чем вчера. На груди у него между двумя картонками покоилась фотография Вики 13 на 18. Если они сегодня не встретятся, куда он денет эту фотографию? Домой нести ее нельзя… Тьфу ты! В сарай можно! Как он забыл?

Дождя не было. На западе небо светилось по-летнему в преддверии белых ночей. Длинные гряды облаков, похожие на валки травы после косьбы, неподвижно висели над головой, окрашенные снизу в малиновые тона. Солнце пряталось между этими грядами — там горело оранжевое пламя.

Вику он увидел издалека: она стояла на углу возле стенда с газетами, то ли читала, то ли делала вид, что читает. Стояла одна посреди безлюдной улицы, освещенной почти по дневному, хотя уже наступил вечер и близилась ночь. У Василия опять замерло сердце, затем забилось сильно и требовательно. Он шел, не чуя ног, и страх холодной змеей сжимал его душу: сейчас она возьмет фотографию, посмотрит, поблагодарит и попрощается… Как удержать ее? А если она не захочет задерживаться? Что тогда?

Ну и пусть. Пусть прощается и уходит своей дорогой. А он даже не станет просить ее ни о чем. Он вежливо кивнет головой и пойдет своей дорогой. И не обернется. Он как-нибудь переживет свою любовь, он… он будет мастерить своему сыну игрушки, будет учить его своему ремеслу. Не сейчас, конечно, а когда сын подрастет. Он вообще начнет жить по-другому… Да и какая любовь? Откуда? Нет никакой любви, выдумки все это. Просто потянуло его на красивую девку — вот и вся любовь.

Василий приближался к Вике и распалял себя едкой желчью. Вику он почти ненавидел. Себя — это уж точно.

И тут Вика обернулась, увидела его и пошла навстречу, широко и освобожденно улыбаясь. У Василия, — он это чувствовал, — лицо тоже расплылось в улыбке, но улыбка была идиотская, деревянная, вымученная, но он не мог ее ни сдержать, ни хотя бы изменить.

Они сошлись, остановились в шаге друг от друга, стояли и улыбались. Каждый по-своему.

Вика пришла в себя первой:

— Я думала, ты будешь позже.

— Да? — удивился он. — И сколько же ты меня… ты здесь стоишь?

— Это не важно. Главное, что ты не ушел раньше. А то я подумала… а то мне пришлось бы ждать тебя до утра. — И засмеялась тем смехом, какой звучал в его ушах с тех еще давних пор, когда он разглядывал ее в объектив фотоаппарата.