Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Катерина сидела на нижней ступеньке, вытянув ноги, склонившись боком к стене, и пыталась представить своего Леву молодым. И не могла: черты его лица стерлись в ее памяти, осталось лишь то лицо, каким оно было перед арестом, то есть в тот день утром, когда он собирался на работу, откуда уже не вернулся. А лицо это было отрешенным, чужим. Они еще продолжали жить вместе, но спали порознь, почти не разговаривали и старались как можно меньше находиться наедине друг с другом и показываться на люди вдвоем.

Их объяснение состоялось перед новым годом. Лева сказал, что знает о ее неверности, но что он решил пока не разводиться с нею… пока — это до тех пор, когда дети встанут на ноги, а потом она может быть свободна. Как ветер. Он так и сказал: как ветер — и болезненно покривился лицом. И тут же поправился: впрочем, она может поступать так, как считает нужным, он ее не удерживает.

Она в тот день презирала его: он и здесь вел себя не как настоящий мужчина. А настоящий мужчина должен был разбушеваться, дать волю рукам — она бы стерпела, но только не это: почти спокойно, без дрожи в голосе, как будто бы они не прожили вместе двадцать лет.

Ах, если бы он обладал качествами приличного самца, она бы никогда даже не взглянула ни на кого другого. И уж во всяком случае не спуталась бы с его братом Алексеем, от которого родила дочку — в том распроклятом восемнадцатом году, когда все рушилось, рушилось, но никак не могло обрушиться окончательно. В постели Левка был совершенно никакой: ему вроде бы даже и ни к чему, что рядом с ним лежит молодая и страстная женщина, которой нужно море, океан любви. Алексей в этом смысле полная противоположность брату: даже она уставала от его ненасытных желаний. Но это была восхитительная усталость.

«Дура!» — прошептала Катерина и попыталась встать. И не смогла.

Как странно: ее ноги, которые еще недавно с легкостью возносили ее по крутым ступеням на несколько этажей, которые могли кружить в вальсе хоть всю ночь напролет, эти же самые ноги теперь не слушаются ее, как будто из них ушла вся жизненная сила. Может, это только начало? Может, пройдет еще несколько минут, и силы уйдут из ее тела, она перестанет видеть и слышать, чувствовать жар и холод, даже думать. Ах, если смерть приходит в таком виде… в такой расслабленности и даже истоме, то пусть так и будет. Нечего жалеть, нечему завидовать, не к чему стремиться. А если существует «тот свет», если существует душа и она отправится потом куда-то, где ее, душу, будут судить за земную жизнь, то и пусть: она, Катерина, никогда и никому не хотела зла, и если иногда поступала дурно, так исключительно потому, что так было определено в ее жизни. Если правда, что ни один волос с головы человека не упадет без ведома и воли на то свыше, то все ее грехи выходят из той же воли, а вины ее тут нет и быть не может…

Если есть «тот свет»…

Если действительно существует «тот свет», она непременно встретится с Левой. Ведь браки совершаются в небесах… Или на небесах? Впрочем, какая разница? Но расторгаться там они не могут. Там души сольются, никакой плотской любви, никаких страстей… Наверное, там они с Левушкой сойдутся во всем…

А ведь совсем недавно Лёвушка лежал вот здесь, у двери, лежал пьяным до бесчувствия — и все из-за нее. Теперь вот она сама…

Иван, сын Алексея, пулей выскочил на лестничную площадку, убегая от своей сестры, горохом сверзся на один марш и замер, увидев сидящую внизу Катерину. На него налетела Ляля и тоже замерла, во все глаза глядя на тютю Катю, но тут же взвизгнула оглушительно и страшно и кинулась наверх с криком:

— Ма-а-ма-ааа!

Захлопали двери, послышались несколько грузноватые шаги Маши. А вот и она сама перебирает ногами ступени, на ходу вытирая руки кухонным полотенцем. Остановилась, присела, тяжело дыша, рядом с Катериной на корточки, спросила, глядя на нее со страхом:

— Что, что с тобой, Катюша?

Катерина молча посмотрела на нее пустыми глазами, протянула руку и разжала кулак. В кулаке оказалась смятая узкая полоска серой бумаги. Маша осторожно, точно паука, извлекла полоску из рук своей золовки, слегка разгладила бумагу на колене, прочла полуслепой текст стандартного бланка справки, выполненного на пишущей машинке. В справке говорилось о кончине Льва Петровича Задонова, 1890 года рождения. В графах «причина смерти», «место» и «дата» стояли прочерки. Внизу неразборчивая закорючка начальника следственного изолятора.

— Маме… маме не говори, — прошептала Маша первое, что пришло ей в голову. И только потом уж детям, застывшим чуть выше с открытыми ртами: — Идите! Идите ради бога в комнаты. И бабушке ни слова.

— А что, что случилось? — заплакала Ляля, но Маша лишь отмахнулась от нее рукой.

Дети тихо попятились и замерли где-то наверху. Маша помогла Катерине встать на ноги, поддерживала ее, пока они поднимались по лестнице, проводила в спальню, раздела, уложила в постель.