Жернова. 1918–1953. Большая чистка

— Я самолично буду разбираться с этими огульными напраслинами! — грозил кулаком притихшему залу Никита Сергеевич. — Ибо, как говорят в нашем народе, криворожий и в зеркало не видит, какая у него рожа имеется на самом деле, а мы, большевики-ленинцы-сталинцы, должны видеть все и не допускать ни близорукости, ни дальнозоркости в этом, так сказать, принципиальном вопросе, который со всей остротой, как говорится, на все ребро поставлен перед нами товарищем Сталиным, нашим гениальным вождем и учителем.

И Косиор, сидевший на пленуме за столом президиума, понимал, в чей огород мечет камешки московский варяг, и все в этом зале понимали, чем эта замена может для них обернуться, и заранее прикидывали, как и за счет кого можно удержаться на плаву.

— Я самолично буду рассматривать ходатайства отдельных граждан и членов партии, по отношению которых были выдвинуты огульные обвинения и применены необоснованные репрессии, — грозился Никита Сергеевич. — Для чего три раза в месяц двери моего кабинета будут открыты настежь для рядовых членов партии и граждан. И, будьте покойны, я разберусь, кто и что, потому что именно на это меня нацелили наше родное Цэка, Политбюро и лично товарищ Сталин. Будьте покойны, я оправдаю их доверие. Ибо, как говорится, со свежего глазу соринка видна, а слепому и микроскоп не поможет.

Глава 26

Никита Сергеевич вскрыл засургученный пакет с секретными списками должностных лиц, подлежащих репрессированию как злостных врагов советской власти, как затаившихся троцкистов, заговорщиков и террористов, шпионов и диверсантов. Этих уже ничто не спасет. Затем внимательно просмотрел список людей, который ему подготовило управление госбезопасности. В этом, втором, списке значились те, кого можно отнести в разряд безвинно пострадавших. Список большой, но на сегодняшний прием назначено лишь десять человек: директор завода, два инженера, один писатель, трое военных от майора до полковника, бывший секретарь партбюро одного из заводов и один рабочий, невесть как затесавшийся в эту компанию. Их дела уже лежат перед Никитой Сергеевичем. В серых папках по три-четыре машинописных странички, чтобы товарищ Хрущев не путался в каракулях следователей и обвиняемых.

Собственно говоря, эти люди уже получили реабилитацию, хотя еще и не догадываются о ней, а их реабилитация автоматически оборачивается обвинением для тех, кто подпадал под категорию «отдельных коммунистов-карьеристов». Однако освобождать этих людей просто так было бы политической близорукостью. Надо освобождать так, чтобы вся Украина узнала, кто есть самый главный освободитель и борец со всякими антипартийными, антисоветскими и прочими искривлениями политики партии, что этот кто-то и есть сам новый первый секретарь компартии Украины, посланец лично товарища Сталина Никита Сергеевич Хрущев, плоть от плоти, так сказать, и кровь от крови своего народа, поскольку еще до революции был подпаском в своем селе, затем рубал уголек на шахтах Донбасса и так далее… что он наведет порядок и восстановит попранную справедливость.

Просмотрев дела, Никита Сергеевич глянул на часы: без трех минут шестнадцать по местному времени. Нажал кнопку, упрятанную под крышкой стола, велел:

— Пусть заходят.

В кабинет вошли новый прокурор республики, новый начальник республиканской госбезопасности, новый нарком внутренних дел, новые редакторы трех центральных украинских газет. Никита Сергеевич со всеми поздоровался за руку, усадил за стол. Сам сел во главе, велел вызвать бывшего директора Константиновского чугуноделательного завода Панченко Г. Е.

В кабинет вошел человек лет сорока пяти, стриженый наголо, с затравленными глазами, в сером поношенном коверкотовом костюме, который явно был на два-три номера больше своего хозяина.

«Одеть — и то не смогли как следует», — недовольно подумал Никита Сергеевич, но тут же догадался, что костюм этот, скорее всего, принадлежит хозяину, вот только хозяин на казенных харчах несколько похудел.

— Проходите смелее, товарищ Панченко, — пригласил Никита Сергеевич. — Садитесь вон туда! — И показал рукой на стул в конце стола.

— Спасибо, — тихо поблагодарил вошедший и осторожно опустился на стул, согнулся и сунул руки меж коленями.