Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Нарком, рослый, черноголовый, с глубокой поперечной складкой от переносицы через лоб, сидел, смотрел в стол, жевал нижнюю губу. Когда Хрущев выпустил пар, заговорил усталым голосом:

— От меня, Никита Сергеевич, требуют укрепления социалистической законности в проведении расследования, что ведет к тщательному установлению доказательной базы по каждому отдельному случаю…

— Мне известны требования, какие вам предъявляют! — перебил наркома Хрущев. — Но мне также известно, что пока вы ищите эту самую базу, враги советской власти успевают скрыться, принять соответствующие меры, чтобы не попасться в руки наших чекистов. Потрудитесь совместить одно с другим, а как вы это сделаете, меня не касается: у меня своих дел выше крыши.

— Мы делаем все, что в наших силах, Никита Сергеевич, — наклонил свою голову Успенский.

— Значит, твоему наркомату не хватает сил! Или их не хватает тебе лично. У тебя имеются списки, а ты до сих пор не можешь их завершить, тем самым замедляешь темпы исполнения решений пленума ЦК КП(б)У по этому животрепещущему вопросу. Я не утверждаю, что ты делаешь это преднамеренно. Но такие темпы нас не устраивают! Они не устраивают товарища Сталина, политбюро и Цэка. — При этих словах Никита Сергеевич пристукнул кулаком по столу, после чего добавил, уже более спокойно: — Ежов свою песенку спел. Новый нарком внудел товарищ Берия человек решительный, его во всех начинаниях поддерживает товарищ Сталин. А это значит, с одной стороны, продолжение решительной борьбы с остатками троцкизьма на Украине, еще более решительная борьбы с национализьмом, а с другой — устранение недостатков, которые имели место в деятельности товарища Ежова.

— Может быть, я тоже отношусь к числу недостатков товарища Ежова, товарищ Хрущев? — спросил нарком и глянул на Никиту Сергеевича сузившимися бездонными глазами.

У Никиты Сергеевича от такого наглого вопроса покраснело не только лицо, но и вся голова и шея. И даже руки.

— Ты… ты мне таких провокационных вопросов не задавай, товарищ Успенский! Я такие вопросы выношу на пленум Цэка, и там решают, что делать с тем или иным руководящим членом партии. Так что иди работай, а мы тут как-нибудь разберемся, чей ты конкретно недостаток на сегодняшний момент.

И едва нарком покинул кабинет, Никита Сергеевич связался по правительственной связи с новым наркомом внудел Берией:

— Лаврентий! Привет с Украины! Как дела? Как работается на новом месте?

— Нормально работается, Никита, — ответил Берия. — А как у тебя?

— У меня тоже все идет более-менее нормально. Планы выполняем, соцобязательства тоже. Но есть у меня к тебе один вопрос: что ты собираешься делать с моим наркомом Успенским? По нашему мнению, он ведет не ту политику.

— Наши мнения совпадают, Никита. Ежовский выкормыш. От таких надо избавляться. Как только найду ему замену, так сразу же вопрос этот и решим. А пока пусть работает. Не до него.

— Ага, понятно. Ну что ж, и на том спасибо. А то у меня тут с ним разговор вышел на повышенных, так сказать, тонах. Он, видишь ли, считает, что ему спешить некуда, что оставшиеся троцкисты и националисты подождут, может, они сами исправятся, без помощи наших доблестных чекистов.

— Вот-вот-вот! Не он один такой, Никита. Будем чистить от них органы на местах. Дойдет и до него очередь. Не беспокойся.

— Будь здоров, Лаврентий. Успехов тебе! — воскликнул Хрущев и положил трубку.

— Вот так-то вот, товарищ Успенский, решаются эти дела, — произнес он в пространство кабинета. И, вызвав секретаря, велел принести чаю. Да покрепче.

Глава 28

Александр Иванович Успенский в этот вечер засиделся в своем кабинете допоздна. Уже в первом часу ночи ему принесли распечатку разговоров, которые велись в кабинете Хрущева за эти сутки. Прослушивающие устройства, которые были поставлены в некоторых кабинетах ЦК КП(б)У по распоряжению еще предыдущего наркома Леплевского, все еще работали, об их существовании знали немногие. Направлены они были против Косиора и его сообщников, которые, как предполагалось в Москве, готовят заговор против Центра со всеми вытекающими отсюда последствиями. Косиора уже нет, а приказа сверху убрать «прослушку» не поступало. Видать, там, наверху, и Хрущеву не доверяют тоже. Или, вернее сказать, не доверяют никому. А ему что делать? Спросить у Берии? Или у Хрущева? А почему молчал раньше? Куда ни кинь, всюду клин.

Александр Иванович сжег распечатку в пепельнице. Размял пепел. Значит, дошла очередь и до него самого. Что ж, этого следовало ожидать. Положение, можно сказать, аховое. И возникло оно не сегодня. Чем выше он, Успенский, поднимался по ступеням власти, тем меньше доверял своему окружению, подозревая, что и ему не доверяют тоже на все сто процентов.