Жернова. 1918–1953. Большая чистка

И саранча — тоже из детства. Однажды в степи он шел по дороге, а ее переползала саранча — с тех пор хруст ее жестких тел живет в его памяти, он каким-то образом связался с его нынешним делом и теми людишками, которых ему приходится давить. И что же теперь — не давить?

Нет, какое-то время можно и не давить. Он не против. Он даже за. Потому что устаешь от однообразия. Приходится искать способы, как лучше и полнее всего отвлечься. Люшкову отвлечься помогают книги о любви. Чтобы обязательно страдания и счастливый конец. Он часто плачет над пустяковой любовной историей, вычитанной из пустяковой книжки. Ничего удивительного: сентиментальность — родная сестра жестокости, они ходят рука об руку и улыбаются одними и теми же улыбками.

Впрочем, Люшков давно работает в органах и знает, что одна чистка заканчивается, другая начинается. Но так хочется надеяться, что в другой ему тоже найдется место чистильщика. С его-то опытом…

Ведь суть не в том, что все схвачены и некого хватать и ставить к стенке, ибо хватать и ставить к стенке всегда найдется кого, а в том, что везде новые люди, что из старых остались как раз те, кто проводил чистки, и не исключено, что вот-вот очередь дойдет и до них. Во всяком случае, в других местах именно к чистильщикам повернулась оскаленной мордой Большая чистка и начала пожирать, ненасытная, своих верных слуг.

А тут еще сплоховал Ежов… Уж чем он не угодил Сталину, отсюда, с Дальнего Востока, не видать, а только еще в апреле Николаю Ивановичу «навесили» в качестве довеска Наркомат водного транспорта, а это верный знак, что время ежовщины кончается, если уже не закончилось. Не исключено, что и тех, кто исполнял его волю. Так что пора подстилать соломку.

Люшков пробежал глазами последнюю сводку по УНКВД края. Еще несколько недель назад в этих сводках говорилось о раскрытии новых заговоров, теперь о них ни слова, а все о будничной работе по выявлению действительных агентов японской разведки, о всякой уголовщине и бытовухе.

Скука смертная. Вот разве что из района озера Хасан постоянно идет информация о том, что япошки что-то там готовят, копошатся, возятся, но никаких провокаций: все тихо, мирно, ни стрельбы, ни нарушений границы. Зато в других районах всего стало даже больше, чем раньше. Странно. Надо бы поехать и самому на месте разобраться. Но ехать не хочется: дожди, а больше всего — неопределенность собственного положения.

Люшков нажал кнопку вызова. Дверь открыл помощник, замер в темном проеме.

— Что из Москвы? Никаких сообщений?

— Никаких, товарищ комиссар.

— Каган не звонил?

— Нет, не звонил.

— Ладно. Как позвонит, немедленно соединить со мной, — велел Люшков и, пошевелив пальцами в воздухе, добавил: — Пригласи ко мне Винницкого.

Каган уже десять дней, как уехал в Москву. Его повысили в звании и вызвали в наркомат с отчетом о проделанной работе. Может быть, действительно с отчетом, а может быть… Перед отъездом договорились, что как только он доберется до Москвы, сразу же позвонит в Хабаровск. Если все нормально и вызов действительно связан с отчетом о чистке партийных и прочих органов, тогда Каган должен произнести условленную фразу: «Доехал хорошо, погода в Москве нормальная, со здоровьем у меня тоже все в порядке». Про погоду можно сказать и что-то другое, что соответствовало бы столичной действительности. Ключевыми словами во всей фразе были слова о здоровье. Если дело шло к аресту или еще к чему-то подобному, то со здоровьем должно быть неважно или даже плохо. Поскольку Каган до Иркутска летел самолетом и лишь от Иркутска поедет поездом, то до Москвы он уже должен добраться. Добрался, но молчит — знак не из обнадеживающих.

Вошел Винницкий, замер перед столом. В глазах ожидание и тоска. Не обычная еврейская, а как бы удвоенная и утроенная. Тоже, видать, чует недобрые перемены.

— Садись, Гриша, — приглашающе качнул тяжелой головой Генрих Самойлович, и на его одутловатом лице появилась страдальческая гримаса. — Что нового?

— Нового? — Винницкий пожал плечами. — Что может быть нового? Последние недели ничего нового нет. Вот разве что небезызвестный вам Григорий Федорович Горбач, лучший друг товарища Фриновского, назначен в ДВК. На какую должность, пока неизвестно.

— Откуда данные? — задал следующий вопрос Люшков, отметив, что Винницкий новым считает лишь то, что относится непосредственно к их неясному положению.

— Товарищ позвонил из Новосибирска. Зато доподлинно стало известно, что аж в апреле арестован начальник УНКВД по Украине Леплевский. Мне привезли письмо от товарища из Москвы, он пишет, что Липлевскому инкриминируют бессудные и необоснованные расправы над членами партии. А с Леплевским, как вы понимаете, мы с вами повязаны не только методами, но и прошлым. Если Фриновский захочет… Он теперь фактически заправляет в НКВД вместо Ежова…

— Ладно, не каркай, — остановил Винницкого Люшков. — Там не Фриновский заправляет, а Берия. Впрочем, все это еще ничего не значит. Мы с вами делали большое партийное дело, мы нужны партии. У Фриновского руки коротки…