Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Винницкий сидел прямо и молча смотрел на своего шефа. О том, что у Фриновского руки совсем не так коротки, как хочется Люшкову, знали оба. Можно, конечно, утешать себя и этим, но стоит ли?

— Я позвал тебя вот зачем, — начал Люшков, закурив папиросу и только сейчас решивший, что ему делать. — Завтра я уезжаю во Владивосток с инспекторской проверкой. Недели на две. Ты останешься за меня. В случае каких-то непредвиденных обстоятельств, телеграфируй срочно. Давай договоримся с тобой о системе сигналов. Так, на всякий случай. Значит, если Горбач действительно едет на мое место, дашь телеграмму следующего содержания: «Требуется ваша подпись на новом положении о режиме судоходства на реке Амур». Если что-то случится с Каганом, тогда телеграмма должна выглядеть так: «Необходима ваша виза на новом положении о режиме судоходства на реке Амур». Положение это готово, оно в моем сейфе. О нем забыли, но с повестки дня не сняли, так что все вполне правдоподобно. Тем более что подписи моей на нем действительно нет.

И еще часа два они сидели вдвоем, голова к голове, и разбирали разные варианты развития событий. Люшков верил, что ни Винницкий, ни Каган его не выдадут: он для них делал только хорошее, он вытащил их из тухлой провинции, где они прозябали среди хохлов, они под его началом выросли, стали большими людьми, он никогда не сдерживал их инициативу.

Однако их тоже могут так припереть к стенке, что и мать родную не пожалеешь, не то что своего бывшего начальника, — уж чего-чего, а это-то Люшкову известно слишком хорошо. Поэтому о главном он ничего не сказал.

Ничего не сказал о своих подозрениях в отношении Люшкова и Винницкий. А подозрения сводились к тому, что либо Люшков потерял чувство реальности, либо ему все равно, что будет потом. Иначе никак не объяснишь его прямо-таки маниакального стремления уничтожить в крае как можно больше людей. Каким бы массовым не представляли ему заговор в той или иной области, ему все было мало, он требовал увеличить число заговорщиков вдвое и втрое. А откуда их брать? Не включать же в заговор уборщиц наравне с секретарями райкомов и горкомов, начальниками райотделов НКВД и прочими должностными лицами. Так ведь приходилось включать — куда денешься! Но и о будущем своем тоже надо подумать. Пусть не здесь, в ДВК, а где-то еще, потому что худая слава — она тебя везде догонит, везде найдет и потребует платить по своим процентам.

Винницкого, не менее чем Люшкова, пугало безмолвие уехавшего Кагана, с которым они тоже договорились о системе связи и условных сигналах. Ни сам, ни через приятелей или родственников Каган до сих пор не проявился. Что это могло означать? Несчастный случай? Стечение обстоятельств? Арест? Последнее — скорее всего. А что делать в таком случае ему, Винницкому? Ждать, пока придут и за ним? Но именно к этому идет, если учесть слухи о возможной замене Люшкова на Горбача. Тот приедет со своей командой, начнется перетряска старых дел, придирки, нервотрепка…

Все смутно и неопределенно. Но более всего то, что осталось позади. А главное — ради чего извели столько людей? И почему именно им выпала такая честь? Еще недавно он гордился этой честью и радовался своим безграничным возможностям. А теперь, оглядываясь и видя позади трупы, трупы и трупы, чувствовал, как в душе все более растет тревога. Не потому ли они гнали баранов в пропасть, чтобы кто-то — тот же Горбач — подтолкнул их туда же, а кто-то — тот же Сталин, — отбеливаясь, обвинил их в непомерной жестокости?

Глава 2

Владивосток встретил Люшкова дождем. По улицам текла жидкая глина — не пройти, не проехать. Бухта Золотой Рог побурела, воды залива Петра Великого пожелтели. В Приморском Управлении НКВД сонная тишина: штаты в результате поголовной чистки сократились в несколько раз, в кабинетах по одному, по два человека, да и те еще вчера работали в порту грузчиками и механиками, или плавали на сейнерах за крабом и сельдью, а теперь по партийному набору ловят уголовников, выслеживают шпионов, контрабандистов, налаживают неприкосновенность границ.

Полнейший дилетантизм и бестолковщина. Бросилось в глаза: евреев в руководстве — раз-два и обчелся. А полгода назад…

Впрочем, Люшков нисколько не жалел о сделанном. Более того, он испытывал чувство злорадного удовлетворения: вы этого хотели? — вы это получили. При этом под «вы» он никого конкретно не подразумевал, «вы» было понятием абстрактным, однако оно материализовывалось в тех случаях, когда Люшкову доводилось сталкиваться с чем-то, что лично ему мешало и противодействовало; по странной прихоти событий чаще всего «вы» становилось теми людьми, которые подвергались чистке.

Действуя скорее по инерции, чем по необходимости, Люшков провел совещание ответственных работников УНКВД области, пошумел, раздал выговоры и предупреждения, пожалев при этом, что большего сделать не может: руки связаны, а то бы он им, этим тупоголовым кретинам… Ишь, расселись, лупают глазами, а в глазах пусто, как в кармане у нищего. При этом небось чувствуют себя хозяевами страны. Как же — прол-лет-тарррии! Тьфу!