Жернова. 1918–1953. Большая чистка

К утру небо очистилось от туч, и над переливчатой гладью моря в розовой дымке испарений повисло тусклое солнце. Ближайшие сопки, сине-фиолетовые, с изумрудными гранями, тянули свои конические вершины к голубому небу. Казалось, что у подножья их нет и не может быть никакой жизни, что нет вообще никакого Советского Союза, России, простирающейся бог знает до каких пределов, нет Хабаровска, нет Москвы, нет и не было Сталина и Ежова, не было прошлого, в котором он, Генрих Люшков, так стремительно поднялся к вершинам… нет, не обычной власти, а именно власти необычной, власти странной, эфемерной, отпущенной кем-то на короткое время, во имя которой… нет, не во имя, а бог знает почему… Да ну их всех к черту! Почему он должен искать объяснения своим поступкам? Кому это нужно? Впереди полная неизвестность, совершенно другая жизнь и другие возможности. Главное, что он никогда не чувствовал себя властью, а лишь ее верным псом. А псам хорошо там, где их кормят и не бьют. Поэтому ему все равно, чьи стада охранять и на кого гавкать. Могло бы все повернуться и по-другому, но коль повернулось так, надо и в этом случае находить для себя выгоду, свой кураж, получать проценты с чужого добра. И никому не служить — лишь самому себе. В этом и состоит высший смысл жизни.

— Здесь, — сказал майор Кочетов, останавливаясь на краю лощины, полого расходящейся влево и вправо от ворчливого ручья куда-то в полумрак плотно сдвинутых деревьев и кустов. — По этой тропе до развилки, далее налево, подняться на седловину, за ней луга, поля… — И пояснил: — Там еще в прошлом году жили корейцы, рис умудрялись выращивать… Да, так вот, как перейдете запруду, так метров через триста стоят несколько старых дубов, возле них и назначена встреча.

— А граница далеко?

— Нет, двести метров всего от этих дубов. Человек либо придет к назначенному времени, либо будет ожидать на месте. Он вас сам окликнет. Пароль: «До Хабаровска пятьсот верст». Отзыв: «А до Москвы в двадцать раз больше».

— Как звать агента?

— Степаном. У нас он проходит по кличке Зверобой: охотой промышляет.

— А фамилия?

— Перелятко.

— Пойдем, Стрелков, — приказал Люшков и, сведя изнутри полы плащ-накидки, первым ступил на едва приметную тропу.

Оказывается, он совсем отвык ходить, протирая штаны по кабинетам, и когда они поднялись на седловину, был мокрым от пота, задыхался и едва передвигал ноги. Можно было бы снять плащ, или хотя бы распахнуть его, но под плащом на нем полная форма со всеми регалиями и орденами, на ремне командирская полевая сумка, до отказа набитая документами и картами. Не дай бог увидит Стрелков и догадается, зачем его начальник собрался встретиться с агентом в двухстах метрах от границы.

К счастью, дальше дорога пошла вниз, и не так чтобы очень круто. Спустились в долину. Впереди запустелые поля, покосившиеся корейские фанзы, еще какие-то строения — как быстро дела рук человеческих растворяются в природе, если он не возобновляет их постоянным трудом!

Люшков остановился за кустами, не выходя на открытое место, некоторое время разглядывал лежащую перед ними местность, сверкающую на солнце гладь пруда, купу раскидистых дубов вдалеке, ткнул пальцем себе под ноги, приказал:

— Останешься здесь, подождешь. Если услышишь два выстрела из маузера, знай, что нужна помощь. Но я думаю, что помощь не понадобится.

И пошел к дубам.

Агент оказался здоровенным бородатым детиной лет сорока пяти, с детскими глазами небесной голубизны. Одет в брезентовую куртку, шаровары с вылинявшими желтыми лампасами, на ногах сапоги, на голове баранья шапка, за спиной японская винтовка, на поясе большой охотничий нож.

Обменялись паролем и отзывом. Некоторое время рассматривали друг друга с подозрением, но Люшков улыбнулся доверчиво — и в глазах казака исчезла настороженность. Сели на лавочку под старым дубом, смахнув с нее мусор, скопившийся за несколько месяцев. Агент оказался словоохотливым, рассказал, что в район сопок Безымянная и Заозерная прибывают новые японские части, размещаются неподалеку от границы, обучаются каждый божий день атакующим действиям и стрельбе. За Безымянной сопкой стоят две четырехорудийные шестидюймовые батареи. Видел бронемашины и танки. Но дальше, в сторону моря, закрытая зона, и что там происходит, сказать затруднительно.

— Нам почему служишь? — спросил Люшков, когда казак закончил свой рассказ.

— Обидели. Свои обидели, — пояснил казак, но дальше распространяться не стал.

— Тебя Степаном зовут?

— Стяпаном.

— А к России, к Советскому Союзу, ты как относишься?

— К России-то? — Казак почесал за ухом, вздохнул. — Россия — она Россия и есть. Родина, одним словом.

— Значит, зла ты ей не желаешь…

— Как можно!

— А японцы желают. И зло это надо предотвратить, не допустить то есть.

— Оно понятно.

— Вот что, дядя, — начал Люшков самую трудную часть разговора. — Я есть начальник краевого управления НКВД Люшков. Слыхал?

— Баили про какого-то Люшка…

— Стал быть, про меня. У меня дело до японцев огромной государственной важности и секретности. Про это дело знают в Москве. Про тебя там тоже знают…