Жернова. 1918–1953. Большая чистка

— А может быть, оно и лучше, что рабочий: ответственности меньше и вообще… Ведь папа мой сидел… Ты не знал?

— Нет.

— Да, сидел. В тридцать шестом его обвинили во вредительстве и посадили в Кресты. А когда Ягоду арестовали, папу выпустили и назначили главным механиком завода. Квартиру новую дали. А потом ему сказали, — я слыхала, как папа говорил маме, — что его посадили за то, что он из купцов. То есть сам папа купцом не был, а его отец, мой дедушка, был купцом второй гильдии. А ведь до этого дедушка был крепостным крестьянином… Только ты об этом никому, пожалуйста, не говори.

— Ну что ты! Я же понимаю, — успокоил Василий Вику.

— Поэтому мне пришлось поступить на вечерний факультет: на дневной не приняли. Теперь, правда, можно перейти на дневной, но я уже привыкла. Да и библиотеку бросать не хочется.

— А комсомол? Как же тебя в комсомол приняли? — удивился Василий.

— Как только папу освободили, так меня и приняли… Ой, Васенька, ты не представляешь, что мы пережили за эти полгода, что папа сидел в Крестах! И мама, и брат, и его жена — всех выгнали с работы. Нас даже из Ленинграда хотели выселить, да не успели: папу освободили. Представляешь: четыре месяца жили только на мою зарплату? Кошмар! — Помолчала, робко тронула его за руку, спросила: — Ты меня не разлюбишь за это?

— За что?

— За то, что я… что у меня дедушка такой.

— А ты-то тут при чем, глупенькая? И разве любят и разлюбливают за то, какими были дедушки и бабушки?

— Случается, что и за это, — вздохнула Вика, и Василий догадался, что это она о первом муже.

— Мало ли что случается. Значит, не любил. Да и не те времена нынче, чтобы за социальное происхождение человека наказывать. Сам Сталин сказал, что дети за отцов не отвечают.

— Сталин-то сказал, а на местах все делают по-своему, — уверенно заключила Вика. — У нас заведующую библиотекой выслали в Омск: из дворян оказалась.

— Так это она сама из дворян, а дети-то ее дворянами уже не считаются, дети уже советские.

— Дети титул по отцу получали, — засмеялась Вика. Качнула головой: — Все равно жалко.

Глава 18

Домой Василий вернулся затемно. Однако Витюшка не спал, ждал отца с ягодами из леса. Что отец уехал в лес по грибы и ягоды, Витюшке не очень понятно. Понятно, когда из магазина, куда он почти каждый день ходит с матерью. Он считает, что все, что можно есть, из магазина. И ягоды тоже, хотя он их ни разу там не видел.

— Газин агагу! — «Агагу» — это ягоды. Для Витюшки все, что ему нравится, «агагу».

Василий переступает порог своей комнаты и видит: Витюшка стоит возле стола и смотрит на него с робким ожиданием. Он не кидается к нему, ничего не просит, он ждет. Василий подзывает его к себе, открывает крышку бидона, вынимает ветку, усыпанную сизыми ягодами. На! Глаза у сына становятся большими, он радостно смеется, берет ветку и осторожно несет ее матери.

— Ма, агагу!

— Спасибо, сынок, хоть ты о матери заботишься, — говорит Мария, принимая ветку, и обиженно поджимает губы. При этом лицо ее становится каким-то деревянным, в черных бусинах глаз исчезает всякая мысль.

Василий знает, почему: она убеждена, что он должен был приехать раньше. Но он, не оправдывается, ведет себя так, будто ничего не случилось, будто он приехал вовремя, и Мария на него не дуется. В нем, Василии, все еще держится тепло Викиных губ, запах ее волос, звучит ее голос. Чтобы это не исчезло вдруг, надо поменьше обращать внимание на Мариины причуды.

Витюшка снова подходит к отцу и смотрит на него осуждающе: чутко улавливая настроение матери, он всегда на ее стороне.

— Держи, — говорит Василий, отводя глаза, и отдает сыну бидон. — Это все тебе и маме.

Витюшка тащит бидон к матери, и они вдвоем начинают вынимать из него ветки и раскладывать на столе. Василий, переодеваясь в домашнее, слышит, как сын тихонько и восхищенно повторяет понравившееся ему слово: «Агагу!», хотя, если захочет, может выговорить и «ягоды», и «магазин».

«Ну, куда я от него? — с тоскою думает Василий. — Здесь у меня уже что-то есть, а там то ли будет, то ли нет. Разрушить легко, а построить новое, да еще на несчастье других…»

Он хмурится, идет на кухню умываться, но в душе у него все поет, и он с наслаждением вспоминает минувший день, Вику, ее слова, свои ощущения…

7 ноября утром Василий встал раньше обычного, побрился, умылся, позавтракал и стал собираться на демонстрацию.

— Может, не пойдешь? — не слишком уверенно говорит Мария, глядя, как Василий повязывает галстук, стоя перед зеркалом. — Смотри, какая отвратительная погода…

Действительно: за окном ветер безжалостно треплет обнаженные деревья, закручивает штопором белые космы снега, кидает их в окно, громыхает жестью на крыше, воет в трубе печки-голландки.