Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Василий с облегчением перевел дух. Ему уже казалось, что между ними встала какая-то незримая стена, едва они вошли в эту роскошную квартиру, что вся обстановка ее возмущена его вторжением, что все эти вычурные кресла, диваны, буфеты и рояль в углу таращатся на него с изумлением и как бы нашептывают Вике: «Ты кого сюда привела? Да как ты смела?» И что-то там еще. Но стоило Вике снова стать самой собой, как роскошь тут же скукожилась и полиняла. Да она и на самом деле была линялой от древности, а из иных мест торчали какие-то клочья, ножка у одного из кресел оказалась с трещиной и плотно стянута медной проволокой.

«Наверное, мастера не нашлось, — подумал Василий. — Мастер склеил бы так, что и не заметишь. А может быть оттого, что понимают: жилье временное, впереди сплошная неизвестность».

На кухне Вика надела очки. Он впервые видел ее в очках и почувствовал к ней жалость и вместе с тем незнакомую ему нежность. Очки делали ее лицо торжественным и в то же время несколько беспомощным.

Они выпили по бокалу шампанского, потом по рюмке водки, что-то ели — что-то такое, чего Василий ни разу не ел в своей жизни; на десерт были пирожные с кофе и фрукты.

— Ты спешишь? — спросила Вика, заметив, как он быстро поглощает пирожные, даже, похоже, не разбирая их вкуса.

— Я? — Василий не донес до рта пирожное и с удивлением глянул на Вику. — Почему ты так решила?

— Да боже ж мой! Ты так быстро ешь, что мне показалось…

— Не обращай внимания. Это привычка. На заводе придешь в столовку, пока очередь, пока то да се, а перерыв всего час, вот и глотаешь потом как волк, почти не жуя. Когда учился, то все выкраивал время, чтобы почитать перед лекциями… — Он сбился и замолчал.

— Извини, Васенька: я подумала…

Василий пожал плечами, вынул из кармана часы, щелкнул крышкой.

— У нас с тобой еще часа полтора.

— Всего?

Он виновато улыбнулся и нахмурился.

Впервые они лежали в постели и могли чувствовать друг друга всеми частями своих обнаженных тел. Но, как и в лесу, среди густой травы или на подстилке из мха, когда их не оставляла тревога, что их обнаружит какой-нибудь грибник или ягодник, так и здесь — вдруг позвонят, постучат, откроют и войдут… И почему любовь без этого никак не может? Ведь это так быстро проходит, так мало после него остается в душе, но — странно! — так много оно обещает в следующий раз, будто все, что не взято во все предыдущие разы, возьмется в последующие. А ведь ничего нового, все то же самое, все то же самое…

Удивительно: побывав замужем, Вика была неловка в любви и неумела. Она всего стеснялась, как будто все было в первый раз. В лесу она вела себя по-другому. Может, потому, что там все движенья скрадывались одеждой, а более всего оттого, что в самой природе заложено что-то от первозданного греха, и она с пониманием относится ко всем, кто этот грех грехом не считает. А в доме, который человек придумал и построил, чтобы отгородиться от природы, каждая вещь точно подглядывает за тобой глазами сделавшего ее человека, и оттого неловко и стыдно. Зато когда забудешься…

Они шли молча почти до самого Финляндского вокзала. Иногда целовались, но это было совсем не то: поцелуи не обещали безумства плоти и почти полного забвения и растворения друг в друге. В поцелуях было что-то искусственное, вымученное, нужное лишь для подтверждения пройденного. Потом, при новой встрече, поцелуи будут восприниматься уже по-другому.

— Я завтра приеду к Коле, — сказала Вика, прощаясь с Василием на остановке трамвая.

— Да? — Он держал ее узкую ладонь в своих широких ладонях, заглядывал в ее глаза, как бы спрашивая: «Ну, приедешь, и что? Увидимся ли?»

Она виновато улыбнулась и уткнулась ему в плечо.

Из-за поворота вывернул трамвай, Василий на мгновение прижал ладонь Вики к своим губам, кивнул головой и вскочил на подножку. И долго, стоя на подножке и держась за поручни, смотрел на неподвижную фигурку, которую заносило снегом, такую одинокую и жалкую, что у него заныло где-то под ложечкой, пока кондукторша не окликнула его и не потребовала закрыть двери и оплатить проезд…

На другой день с утра, когда Мария, еще в ночной рубашке и халате, возилась с дочкой, а Висилий, все еще лежа в постели, читал сыну, пригревшемуся у него под мышкой, сказку про Золотого петушка, явился Николай Земляков.

— Все еще дрыхнете? — загромыхал он своим хрипловатым басом.

— А что ж, праздник, — оправдывался Василий. — Когда еще поваляешься в свое удовольствие? Ты-то чего спозаранку?

— Да вот, есть идея продолжить праздник вместе.

— Хорошая идея, — согласился Василий, вылезая из-под одеяла. Он догадался, что Николай пришел не сам по себе, что к ним уже приехала Вика и что она-то и толкнула Николая собирать друзей-соседей. При этом сердце у Василия забилось так сильно, что, казалось ему, его толчки не могут не слышать другие. Он облизал сухие губы, спросил, стараясь выглядеть равнодушным: — И на когда сбор?

— А на сейчас. Завтракать будем вместе. Моя уже собирает. Пашкина Стеша тоже уже у нас. Дело за вами.