Жернова. 1918–1953. Клетка

Перед Сталиным к тому времени все более грозно вставала проблема «старых кадров», состоящих из «заслуженных революционеров». Куда девать сотни тысяч людей, изо всех сил цепляющихся за власть, привыкших к своему особому положению и привилегиям? Не возникнет ли из них, умеющих объединяться и идти к поставленной цели напролом, новая и более жесткая оппозиции? Куда девать тысячи и тысячи так называемых интернационалистов, нахлынувших в Россию из разных стран вершить мировую революцию? Люди эти сделали свое дело — дело разрушения старой России. Их руками или под их руководством была истреблена наиболее активная часть русской интеллигенции и руководящих кадров, истреблена или приведена к покорности многомиллионная масса крестьянства. Эти люди не знали жалости и пощады. Они все еще живут в прошлом и прошлыми представлениями о стране и ее народе. А еще — желание освободить от соперников теплые местечки, посадить на эти местечки своих людей. Остановиться они не могут: не в их это власти. Попытки Политбюро и самого Сталина унять их неутолимую ненависть ко всему, что напоминает им старую Россию, были до сих пор малоэффективны. Эти "революционеры" напоминают волчью стаю, напавшую на стадо баранов: кровь пьянит, они будут резать, пока не устанут или не захлебнутся в этой крови. А случись завтра война — кто пойдет защищать страну, кто пойдет защищать такую советскую власть? Защищать будет некому, потому что и сама страна, и советская власть в глазах народа ассоциируется с этими чужими для народа и ненавидимыми им людьми. Может случиться и так, что сам Сталин, как нерусский, станет — если уже не стал — ассоциироваться с этими чужаками. Вот и писатель Шолохов предупреждает, что жестокое расказачивание и раскулачивание могут аукнуться в будущем, когда встанет вопрос о жизни и смерти советской власти, о жизни и смерти России. А Шолохов знает народ изнутри, и его роман «Тихий Дон» основан на этом знании. В этом смысле становится необходимым печатание третьей книги. Тем более — после печатания первой книги «Поднятая целина».

Да, надо что-то менять, и менять кардинально.

Но не получится ли так, что, стронув бюрократическую махину, воздвигавшуюся в течение последних пятнадцати лет, — и не без твоего участия, — сам окажешься погребенным под ее развалинами? Тем более если начать с НКВД и армии, где старых кадров особенно много и где их сплоченность особенно велика.

И не трогать нельзя и трогать опасно. И не только для товарища Сталина, но и для самой страны…

А вот Гитлер не испугался и тронул…

Врага надо знать и понимать, ибо понимание врага ведет к пониманию собственного положения.

И Сталин открыл коричневую папку с машинописными листами.

Глава 21

Сталин читал быстро. Останавливался лишь на местах, привлекавших внимание.

Любопытны, хотя и не новы, рассуждения Гитлера о деградации власти на примере Австрийской империи. Если бы Гитлер владел диалектикой, то не изумлялся бы этому вполне закономерному явлению, которое охватило в предвоенной Европе практически все государства. Не было бы этой деградации власти с ее парламентаризмом и мнимыми свободами, не было бы дикой конкуренции «денежных мешков» за обладание международными рынками и природными ресурсами, не возникла бы мировая война, не обострились бы конфликты между классами угнетателей и угнетенных. Но если бы Гитлер владел диалектикой, он не стал бы фашистом. Нельзя, однако, не иметь в виду его несомненную способность наблюдать происходящее и делать из своих наблюдений вполне объективные выводы. Даже среди ученых марксистов далеко не все обладают такими способностями. Между тем верно наблюденный факт и объективные — лучше сказать, диалектические — выводы из него — самое главное для человека, ставшего вождем партии, народа, страны.

Не новы и рассуждения Гитлера о роли прессы в формировании общественного мнения, о стремлении евреев быть хозяевами и повелителями газет, книжных издательств, театров, радио и кино, то есть всей суммы средств агитации и пропаганды, которые бы не только отбеливали эксплуатацию народов еврейским ростовщическим капиталом, но и направляли народный гнев в нужное для евреев русло. В России до революции было то же самое, что и в Германии, хотя и не в таких масштабах: «черта оседлости» сдерживала еврейскую экспансию на большую часть Российской империи. По форме то же самое в Советской России имеет место и сегодня. По форме, но не по существу: еврейского капитала нет и быть не может, однако интересы еврейства, как некой особой касты, безусловно остались, и эти интересы вольно или невольно определяют поведение большинства евреев. Об этом свидетельствуют донесения осведомителей, поступающие по линии партийного контроля. Конечно, подобные же донесения ложатся и на стол наркома Ягоды, но тот факт, что Ягода о них не докладывает, говорит, что и сам Ягода не свободен от кастовых предрассудков.