Жернова. 1918–1953. Клетка

— Ваня, может, Зиночке надо помыть руки? Проводи ее в туалетную комнату.

Иван Спиридонович, хлопнув себя ладонью по лбу, подхватил Зинаиду под руку, повел из комнаты в коридор, открыл одну из дверей, произнес:

— Здесь, Зинаида Серафимовна, вы можете привести себя в порядок. А вот за этой дверью туалет. Горячая вода — вот этот кран, холодная — вот этот, полотенце — вот это, с красной каемкой. — И, засмеявшись: — Надеюсь, мои старики не слишком вас утомили?

— Нет, что вы, Иван Спиридонович! — воскликнула Зинаида искренне. — Они мне очень понравились. Честное слово! И все остальные тоже.

— Ну и прекрасно. Они у меня немножко с чудинкой, но очень славные.

С этими словами Иван Спиридонович вышел, оставив Зинаиду одну.

* * *

Вторую половину дня восьмого и девятого Зинаида провела в обществе Ивана Спиридоновича. Восьмого они побывали в Мариинке, смотрели балет. Зинаида балет видела второй раз, теперь он не ошеломил ее своим нарочитым блеском и порханием голых тел танцовщиц и танцоров, она смогла приглядываться и прислушиваться к музыке, но, как и в первый раз, ничего не поняла и чувствовала себя обманутой, в чем и призналась своему спутнику. Иван Спиридонович долго и яростно объяснял Зинаиде смысл балета, танцевальных движений и пируэтов, как это все связано с музыкой, а сама музыка — с какой-нибудь сказкой или историей, но Зинаида лишь тихонько улыбалась на его жаркие речи, уверенная, что либо Ивана Спиридоновича когда-то обманули, либо он по каким-то непонятным ей причинам находится в сговоре с неизвестными ей людьми и в свою очередь пытается обмануть ее.

Зато на другой вечер они пошли в оперетту — и это Зинаиде понравилось весьма. В оперетте и танцуют, но не голые, к тому же поют и даже разговаривают. Почти как в жизни.

Оба раза Иван Спиридонович провожал Зинаиду до общежития, смущенно жал ей руку и сразу же уходил. Он не делал попыток обнять ее или поцеловать, он ничего не говорил о том, что чувствует по отношению к ней и чувствует ли что-либо вообще. Но по его быстрым и внимательным взглядам Зинаида догадывалась, что нравится учителю и что ходит он с ней не просто так. Ну что ж, думала она, прислушиваясь к себе и не находя в душе никакого волнения, мне спешить некуда. Да и староват он: сорок один год. Не шутка. Может, хворый, коли раньше не женился. Может, еще что. Но она уже твердо знала, что если учитель предложит ей выйти за него замуж, то выйдет не раздумывая. В конце концов, любовь — это не самое главное. Вон Василий Маньку совсем не любит — слепому видно, а ведь живет с ней — и ничего. А если вспомнить деревню, так там девок раньше выдавали замуж, не спрашивая их согласия, не интересуясь ни их желаниями, ни чувствами. И мать Зинаиды, и обе бабки ее таким же вот образом были выданы замуж, а живут не хуже других. К тому же Иван Спиридонович — человек деликатный, образованный, бить жену и притеснять не станет, вдобавок ко всему — не пьет, родителей имеет порядочных и весьма приятных. Об остальном Зинаида старалась не думать, вопрос для нее был решен, и не ею, а кем-то, более сильным и властным. Может быть, богом. Хотя в существование бога она уже почти не верила.

Весь рабочий день в понедельник Зинаида была рассеянна, что, впрочем, нисколько не мешало ей делать свою чисто механическую работу, на вопросы Марии, сидевшей рядом, отвечала невпопад, болтовни девчонок не слышала, участия в ней не принимала. Правда, никакие мысли не тревожили ее красивую головку, зато перед глазами возникали картинки из минувших праздничных дней, и картинки эти отражались на ее лице то вдруг охватившим щеки румянцем, то набежавшей на лицо тенью.

Видела Зинаида чаще всего длинный обеденный стол под крахмальной скатертью, чопорных и очень каких-то негромких мужчин и женщин, видела себя, несколько растерянную и смущенную, слышала наставительный шепот Ивана Спиридоновича, советующего, что и какой ложкой или вилкой есть и как эти ложки или вилки держать. Правда, наставления учителя Зинаида воспринимала тогда как должное: учитель и за столом оставался для не учителем же, но лишь сейчас она осознавала случившееся и переживала его.

Боже, до чего же люди могут осложнить свою жизнь всякими условностями и правилами и как трудно к ним приспосабливаться простому рабочему человеку, всю свою жизнь прожившему без этих условностей и правил! Сумеет ли она, Зинаида, освоить эти условности и правила образованных интеллигентов, не станет ли среди них белой вороной, если Иван Спиридонович введет ее в свою семью? Ни говорить, ни вести себя так, как они, она не умеет, и то, что для них привычно с детства и нормально, для нее непривычно и ненормально. Она не владеет и тысячной долей тех знаний, какими владеет каждый из них, не умеет играть ни на гитаре, ни на рояле, не знает ни одной из тех красивых песен и романсов, что знают и поют они. Только раз повеяло от этих людей чем-то родным, когда мать Ивана Спиридоновича запела "Лучинушку", запела почти так же — и даже лучше, — как певали в родной Зинаидиной деревне на Псковщине.