Жернова. 1918–1953. Клетка

Картинки недавних дней роились в Зинаидиной голове, перебивая и заслоняя одна другую, и она все чаще сокрушенно вздыхала, не зная, что и думать о своем будущем: так много в нем открывалось непонятного и темного, таким ясным казалось все, что оставалось позади.

— Дура, — сказала Зинаида себе, распрямляя уставшую спину. — Курочка в гнезде, яичко в курочке, а ты уже яичницу собираешься жарить.

И вдруг вспомнила, что сегодня второй урок — урок русского языка, она увидит Ивана Спиридоновича, и дыхание ее перехватило от бог весть откуда взявшегося страха.

Однако прошел и один урок, и другой, неделя прошла и еще неделя, а Иван Спиридонович все так же пялился на Зинаиду, краснел и не вдруг отвечал на вопросы учеников, в то же время с самой Зинаидой не заговаривал, снова в гости ее не приглашал.

"Наверное, я не понравилась его родителям, — думала Зинаида с горечью. — Небось, сказали ему, чтобы и ноги моей у них больше не было. Небось, им образованная нужна, а не такая дура, как я".

Но в пятницу Иван Спиридонович подстерег Зинаиду у двери в класс и, краснея, предложил пойти с ним в субботу на новый кинофильм с Любовью Орловой в заглавной роли.

Конечно, Зинаида согласилась, хотя фильм этот уже успела посмотреть дважды. Она сделала вид, будто размышляет, свободна у нее суббота или занята чем-то более важным. Помурыжив учителя с минуту, махнула рукой: мол, ладно, все побоку, а учителя она, так и быть, уважит. И сердцем вдруг почувствовала, заметив, как разгладились морщинки на лице Ивана Спиридоновича, как блеснули сквозь очки его черные глаза, почувствовала, что в субботу что-то непременно произойдет: уж очень учитель выглядел сегодня как-то необычно, то есть решительно и торжественно.

Глава 15

Иван Спиридонович Огуренков влюбился вот так, что дни и ночи как бы перестали для него существовать, слившись в нечто бесконечно длинное, неподвластное разумению, впервые в своей жизни. До этого было у него несколько увлечений, которые он по неопытности вначале принимал за любовь, но предметы этих увлечений не держали его в своем плену, лишенным свободы и желаний, он забывал об этих предметах, когда нужно было забыть, вспоминал, когда для этого наступало подходящее время.

С Зинаидой все по-другому. Вел ли Иван Спиридонович урок в дневной школе или в школе рабочей молодежи, читал ли книгу, писал ли статью в один из толстых журналов об особенностях творчества того или иного поэта, ехал ли в трамвае, ел ли, разговаривал с кем-то, бодрствовал или спал, — всегда и всюду белокурая головка Зинаиды Ладушкиной, освещенная задорной, дразнящей улыбкой, стояла перед его глазами, путала мысли, заставляла улыбаться, но улыбаться глупо, время от времени налетать на людей, углы стен, столы и парты. И уж совсем он терял голову, когда видел Зинаиду, сидящую за передней партой прямо перед учительским столом. Как ни старался Иван Спиридонович выглядеть обычно, как положено выглядеть учителю на уроке, обращаясь одинаково к любому и каждому, голова его, как подсолнух за солнцем, все время поворачивалась в сторону Зинаиды, все остальные ученики как бы растворялись в туманной дымке, лишь ее лицо светилось из этой дымки, лишь ее зеленоватые глаза сияли путеводными звездами в безбрежном океане, он только ее одну посвящал в таинства русского языка, лишь перед ней одной открывал, как скупой рыцарь, сундуки с несметными сокровищами родной литературы.

Ко всему прочему Иван Спиридонович вдруг почувствовал неодолимую тягу к писанию стихов, тягу, которую не возбуждала в нем еще ни одна женщина, и, исходя из этого вполне очевидного факта, пришел к выводу, что не просто увлекся или даже влюбился, а полюбил, полюбил большой, настоящей любовью.

"Ну вот, — говорил он себе длинными книжными фразами, не боясь громких и даже высокопарных слов, глядя бессонными ночами на темные пятна райских птиц и диковинных цветов, населяющих потолок его комнаты, — вот ты и полюбил. А все думал, что тебе это не дано, что нет в тебе таланта любить, таланта, которым так щедро природа наградила твоих родителей. Значит, ты не выродок, а нормальный мужчина. Да… Но что же из этого следует? А из этого следует, что ты должен на Ней жениться… Она придет в эту комнату, придет со своими вещами, привычками, запахами, женскими штучками, будет спать рядом с тобой на этой вот кровати, ты сможешь обнимать Ее, целовать каждую частичку Ее тела… Ее чудесные волосы рассыплются на этой подушке, Ее дыхание смешается с твоим…"

И тут одна из райских птиц раскрыла клюв и вздохнула. Иван Спиридонович встряхнул головой и понял, что задремал и сам же вздохнул тягостным и горестным вздохом. И тотчас же мысли его потекли совсем в другом направлении:

"А как же твои привычки? Как быть с твоими ночными бдениями над книжкой, над листом бумаги, с ночным чаем, курением в постели? Что же, все это бросить?"

Бросать было жалко, но и от Зинаиды отказываться — тоже.

Тогда-то, в одну из таких бессонных ночей, в голове Ивана Спиридоновича и сложились первые рифмованные строчки: