Жернова. 1918–1953. Клетка

Иван Спиридонович поспешно разделся, снял покрывало, забрался под одеяло и погасил свет, но заснул не скоро, продолжая таращиться в потолок, улыбаться, уже не думая о том, как выглядит его улыбка со стороны. Не думал он и о том, как все у него произойдет в предстоящую субботу: его вполне устраивала уверенность, что это непременно произойдет. На сей раз рифмованные строчки в голову ему не шли. Все было определено и решено, оставалось повторить в нужной последовательности перед самим собой и Зиночкой некогда выученный урок. Рифмовать известное не было никакой необходимости.

Глава 16

В неистовом танце кружилась по городу метель, ночь все ниже опускала на дома и улицы ледяное покрывало. Кинотеатры выталкивали из теплых своих внутренностей зрителей последнего сеанса, продрогшие трамваи, извозчики и такси развозили их по домам. В окнах гасли огни, шаркали лопатами и скребками дворники, нервно вякали клаксоны редких авто.

Зинаида и Иван Спиридонович остановились на углу общежития, с подветренной стороны. Зинаида прятала лицо в поднятый воротник старенькой кроличьей шубки, беззвучным смехом блестели ее глаза.

Иван Спиридонович прокашлялся, с отвращением проглотил — не плеваться же при даме — маслянистый никотиновый комок.

Весь путь от кинотеатра он собирался сделать признание, но что-то все время ему мешало. Однако он не только не огорчался по этому поводу, но даже радовался, что признание откладывается, что можно говорить о чем угодно: об игре артистов, обаянии Любови Орловой, о режиссерских придумках, о сценарии и прочих вещах, только не о собственной любви.

Что эти слова будут сегодня произнесены, Иван Спиридонович не сомневался, и от этой предрешенности тупел, по нескольку раз повторяя одни и те же фразы.

И вот рассуждать больше не о чем, признание дальше откладывать нельзя. Иван Спиридонович, решительно подняв голову, прокашлялся последний раз и заговорил скрипучим голосом, с ужасом чувствуя, как ему не хочется произносить те слова, которые он обязан произнести, уже не веря в свою любовь и мучительно краснея от ощущения, что он обманывает не только самого себя, но и Зиночку:

— Милая Зиночка… Кхм. Я понимаю, что разница в возрасте является почти непреодолимым препятствием… об этом много раз писалось в мировой литературе, и я, как учитель словесности, не могу этого не знать… — с трудом выдавливал из себя Иван Спиридонович. — Однако, в силу сложившихся обстоятельств, имея в виду, как сказал великий русский поэт, что любви все возрасты покорны… и я уже не в силах бороться с охватившим меня чувством… я только и думаю о вас… даже на уроках… дальше так продолжаться не может… в том смысле, что не могу представить свою дальнейшую жизнь без вас, милая Зиночка… и это впервые со мной такое… поверьте… впервые я люблю и люблю именно вас… — Иван Спиридонович перевел дыхание, дотронулся озябшей рукой до рукава Зиночкиной шубки, жалко улыбнулся. — Короче говоря, Зиночка, я предлагаю вам свою руку… свои руку и сердце… Вот.

Зиночка молчала.

Над вытертым воротником, придерживаемым рукой в пушистой варежке, все так же посверкивали ее ростепельные глаза. Ивану Спиридоновичу показалось, что по-прежнему посверкивают они сдерживаемым смехом, но даже если и так, он должен был выполнить свой долг до конца. И он его выполнил.

Иван Спиридонович затравленно оглянулся, услышав приближающиеся голоса, набрал в легкие воздуху и, будто шагая в пропасть, решительно закончил:

— Выходите за меня замуж, — и тут же почувствовал, как опустело в груди, рассудок затянуло серой мутью непоправимого. "Она откажет, — подумал он, глядя исподлобья на Зиночку, в которой ничегошеньки не изменилось оттого, что она только что услышала. — Ну и пусть. Так оно и должно случиться. Я ее не достоин. Я выдумал эту любовь. Вычитал из книг. Белокурая головка, большие ростепельные глаза… Барышня-крестьянка. То есть работница. Пролетарка. Ах, как это красиво звучит!"

Мимо прошла стайка девчонок, сопровождаемая парнями, одна из девушек, узнав Зинаиду, крикнула:

— Ладушкина, поторопись, а то двери закроют!

— Я сейчас, — откликнулась Зинаида и, приблизив свое лицо к лицу Ивана Спиридоновича, сказала: — Я согласна, — сказала так просто, с такой ровной интонацией, словно речь шла не о замужестве, а о чем-то привычном и незначительном. Помолчала, добавила: — Вы мне тоже нравитесь.

Ухватила голову Ивана Спиридоновича ладонями в холодных варежках с прилипшими к ним снежинками, слегка притянула к себе и ткнулась в его губы своими твердыми губами, и Иван Спиридонович подумал, что вот это, наверное, и есть зверушечий поцелуй, вычитанный им из какой-то книжки. Оттолкнув его голову и оттолкнувшись от него, повернулась и побежала к подъезду, по-коровьи разбрасывая ноги, от двери махнула рукой и скрылась из глаз.