Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

— Тпр-рру-уу! — вскричал Матов, натягивая поводья. — Вы почему здесь? Вы что здесь делаете? — набросился он на красноармейцев, вскочивших и теперь с испугом широко раскрытыми глазами взирающих на знакомого взводного. — Кто у вас старший?

Произошла небольшая заминка, из круга выступил рослый красноармеец, поспешно оправляя шинель и ремень.

— Командир отделения Кудря, товарищ комвзвода. Несем дежурство согласно приказу.

— Какое ж это дежурство, если вы ничего не видите и не слышите! А вдруг казаки? Что тогда? Да они вас тепленькими, одними кинжалами…

Весь страх, только что испытанный Матовым, все напряжение его душевных сил, направленное на преодоление этого страха, выплеснулись теперь на этих растерянных красноармейцев. Хотя взводный в своей жизни не видел ни одного настоящего казака, он был уверен, что они где-то рядом. Ему представлялось, что вооружены они длинными кинжалами и шашками, такими же, как на фотографиях, и таятся за каждым деревом и кустом, так что стоит лишь зазеваться, как они тут как тут.

Но главное было не в этом, главное заключалось в том, что вот он, командир взвода Матов, его взвод, командир роты Левкоев и все-все-все несут службу, охраняют советскую власть и советский трудящийся народ от темных сил и элементов, а другие… другие в это время…

И откуда у них этот поросенок? Это же настоящее мародерство!

— Из какого вы взвода?

— Из первого. Взводный Кореньев.

— Какое задание вы получили? — все так же резко продолжал допрашивать Матов красноармейцев, но уже понемногу отходя и успокаиваясь. Во-первых, не казаки; во-вторых, не из взвода Сургучова, что было бы почему-то обидно для Матова, ну а что касается взводного Кореньева, так от этого недоучки только таких результатов и можно ожидать.

Матов недолюбливал Кореньева за его самонадеянность, за глупые словечки, за желание показать, что он на практике, то есть служа в войсках от рядового, понимает в военной службе больше, чем те, кто кончал училище.

— Чапай ничего не кончал, а как беляков крошил, генералов всяких и полковников! Человек или родится быть военным, или гражданским, — говаривал он к случаю и не к случаю. — А если вот здеся, — стучал себя костяшками пальцев по лбу, — ни хрена нету, то учи не учи, и не будет.

— Так какое задание вы получили? — повторил Матов свой вопрос, в упор глядя на отделенного Кудрю потемневшими глазами.

— Так что задание — патрулировать дорогу, товарищ комвзвода, — неуверенно отвечал Кудря. — Да мы только на минуточку, погреться и… и вот, — он кивнул на костер, над которым исходил салом поросенок. И все с сожалением посмотрели на обгорающего с одного бока поросенка, но никто не осмелился даже шевельнуться.

— Вы что, голодные, что ли? — уже с насмешкой в голосе спросил взводный, застегивая кобуру. — И поросенок… Откуда у вас поросенок? Только не говорите, что вам его подарили.

Никто ему ничего не ответил, все смотрели под ноги или на вершины деревьев.

— Ладно, кончайте этот бардак и займитесь службой. Иначе вам не поздоровится, — пригрозил Матов и заметил, как ослабли напряженные позы красноармейцев, а отделенный Кудря вскинул руку к буденовке и отчеканил звонким голосом:

— Есть заняться службой, товарищ командир!

Уже отъехав с полсотни метров от оврага, Матов оглянулся и увидел, как красноармейцы поспешно что-то расхватывали там, у костра, а трое уже шли по дороге вверх, за спинами у них торчали винтовки с примкнутыми штыками, а сами они шли как-то странно, согнувшись и выставив в стороны локти.

"Едят, — подумал Матов. — Небось, поросенок-то не дожарился. Да и то сказать, молодые, а кормят-то не шибко, — пожалел он красноармейцев. — Но все равно: если армия начнет заниматься воровством и не будет исполнять свой долг, тогда никакое учение, даже самое передовое, не поможет, тогда никакого коммунизма не построить. Это уж как пить дать".

Хутор Вострюков почти ничем не отличался от Матюхинского: те же белые саманные хаты под камышовыми крышами, которые никак нельзя назвать избами и даже домами, а именно хатами, как их называет Петрук; такая же просторная площадь с церквушкой — с одной стороны, с низкими кирпичными лабазами — с другой, такие же вытянутые к небу тополя вкруг церкви и самой площади, такие же вороны и галки на них.

По хуторской площади маршировали красноармейцы, командиры отделений надрывали глотки, командуя: "Левой! Левой! Ать! Два! Три! На-ап-пра-ву! Ать-два! Кру-уг-гом! Ать-два-три!"

"Делать им нечего, — подумал Матов, глядя на марширующих красноармейцев, имея в виду командира шестой роты Постромкова. — После такого-то марша…"

Матов заметил с краю площади просторный дом под железной крышей и над его крыльцом красный флаг, а возле крыльца топчущегося часового. Подъехав к дому, он спросил у часового, где можно найти комвзвода Сургучова, и красноармеец — с видимым удовольствием, но с какой-то нехорошей усмешкой, — стал объяснять Матову, в какой хате остановился взводный: