Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

— Да чего ты к человеку привязался? — вступился за Матова комроты шесть Постромков. — Ну, приехал и приехал. Мы здесь вроде как на отдыхе, вот и давай отдыхать.

Слова Постромкова разрядили обстановку, все одобрительно загудели, из-под стола появилась бутыль с голубоватой жидкостью, хозяин налил стакан до краев и вопрошающе глянул на Левкоева.

— Ладно, Матов, давай, раз уж попал к столу, — разрешил комроты, и все взводные загалдели и потянулись к Матову своими стаканами.

— За нашу ридну Червону армию! — воскликнул хозяин хриплым голосом. — Шоб вона нас оберегала от усих ворогив, якие ни есть на билом свити, шоб нэ затуплялысь ейные шашки и штыки!

— Добро! Годится! За Красную армию! Ура!

Матов неуверенно поднес стакан ко рту — в нос ударило крепкой сивушной вонью, он нахмурился и поставил стакан на стол: и пить не хотелось, и неловко было почему-то пить за одним столом с казаком, хотя и красным, хотя и большевиком. Во всей этой попойке чувствовалась какая-то нарочитость и ожесточенность, Матову совершенно непонятные.

— Ты чего не пьешь? — вскинулся Кореньев, хрустя огурцом, мелко-мелко двигая недоразвитой челюстью. — Товарищи, гляньте-ка, Матов-то не выпил, гнушается.

— Мне сейчас патрули проверять, — хмуро оправдывался Матов, ни на кого не глядя.

— Чего ж тогда садился? Во дает! — не унимался Кореньев.

— Молоде-ежь! — укоризненно покачав чубатой головой, произнес хозяин. — Ще жизню нэ бачилы, яка вона есть на самом деле. А жизня — вона… вона така жизня-то, що и нэ знаешь, чи тоби на конике гарцувати, чи у кустах лежати. Ось мы, старики — и рублены, и стреляны, и вшой тифозной едомы. Нам, старикам, якие революцию робылы, пидпругу вже можно и видпустить. И вам, червоноармийцам, тэж. Не царска армия, щоб ать-два-три! Супротив Червоной армии никто не устоить. Босы, голы, не емши, а усих билы, усих рубалы, як капусту. Нэхай сунутся! Знова порубаемо тай побьемо.

— Нынче одной шашкой не шибко-то навоюешь, — возразил казаку комроты Постромков. — Нынче самолет и танк выходят на первое место…

— Э-э! Бычилы мы и самолеты и танки! — воскликнул хозяин. — Революцьенный дух — ось главне оружие Червоной армии. А супротив революцьенного духу у буржуев кишка тонка. Про цэ ще Ленин гутарил, а Ленин, хлопци, цэ Ле-енин! Цэ наипервейший вождь трудового народу! Ось так! — И стукнул чугунным кулаком по столу.

Матов слушал и все больше хмурился: и казак ему не нравился, а речи его, как бы морально разоружающие Красную армию, не нравились тем более. Но спорить с пьяными не имело смысла.

Однако он не удержался:

— Старыми победами новые не добудешь.

Казак вскинул голову, дернул щекой, разделенной сизым шрамом от подбородка до уха, хотел что-то сказать, но его опередил комроты Левкоев:

— Правилна, Матов! Маладэць! Джигит! — поддержал Левкоев своего взводного. Когда надо, он говорил по-русски совершенно правильно, но часто позволял себе почему-то и безбожно его коверкать. — Хорошо сказал! Прыедэшь в роту, пэрэдай камысару: я буду в роте васэмнацать нол-нол.

Матов поднялся.

— Разрешите идти, товарищ комроты?

— Иды, — махнул рукой Левкоев.

На этот раз никто ничего не сказал, и Матов быстро оделся и, не прощаясь, вышел из хаты.

Вслед за ним выскочил Сургучов.

— Зря ты, Николай, уходишь! Ей-богу, зря! Ну, выпили, посидели — что тут особенного? После такого марш-броска… Люди, сам понимаешь, не железные… — канючил Сургучов, идя к калитке рядом с Матовым.

Сургучов был тоненький, плоскогрудый человек с веснушчатым лицом, маленьким вздернутым носом и большими, будто чужими, ладонями, лопатами торчащими из рукавов гимнастерки.

— Зря не зря, а только я сейчас поеду, а там мои бойцы, на морозе, а от их командира сивухой разит как… как не знаю от кого! Что я им скажу? Как я могу требовать от них дисциплины и порядка, если сам его нарушаю? Кстати, ваши, вместо того чтобы патрулировать, в овраге поросенка на костре жарят. Может, они у вас и не кормлены?

— Это не мои, это Кореньева.

— Какая разница! — зло бросил Матов и, чтобы как-то оправдать в глазах Сургучова свою злость, добавил: — А вдруг кто из батальона или из бригады? Что тогда?

— Да брось ты, кто сюда может заявиться? Бригада еще продолжает марш-бросок, командованию не до нас.

— Во-во, начальства нету, можно и на устав наплевать, и на присягу. Будто мы не в Красной армии, а в царской.

— Выходит, Матов, ты один из нас такой сознательный, ты один чистенький, а мы, значит, несознательные и контра? Ну, спасибо, не ожидал от тебя! — завелся Сургучов.

— Да пошел ты — не ожидал! Вон твои бойцы ходят, вон эти самые казаки, которые… Одним словом, люди кругом, а мы… Что они о нас подумают? Это тебе в голову не приходило?

— Ладно, гони, показывай пример! — со злостью уже выкрикнул Сургучов. — Может, рапорт по команде напишешь, еще один кубик досрочно получишь! Валяй!

— Дурак ты, Витька! — отмахнулся Матов. — Я никогда сексотом не был и не буду. Ну, бывай! — Он снял с каурого тулуп, подумал, что надо бы коня напоить, но оставаться здесь еще хотя бы на минуту не хотелось, шагнул в сани и дернул вожжами.

Глава 11